Доиды
Шрифт:
На выезде из города обнаружился высокий каменный забор с пропускным пунктом и воротами со шлагбаумом. Припарковавшись и, набрав внутренний номер, я с бьющимся сердцем ожидал соединения с Иннокентием Васильевичем Рядновым, или моим однокурсником. Наконец, мужской практически неузнаваемый голос произнес: «Я слушаю». Не помня себя, я заторопился:
– Кеша, привет! Ну, узнавай же меня
– Юра? – Кешина память явно давала сбой, а от этого зависело так много!
– Да, Шер я, Шер!
– А, Шер… – протянул голос. – А ты здесь, какими судьбами?
– Да, проезжал мимо, слышал, что ты в Колесниках, захотелось увидеться, посидеть, пивка попить. Ты когда освободишься? – брал я быка за рога.
– Да, собственно, у меня отпуск, просто неотложное дело…
– Какая удача, ты – в отпуске! – моя радость была такая искренняя, что голос потеплел:
– Шер, я скоро. Сам понимаешь, в лабораторию вход запрещен, ты посиди на пропускном. Сейчас попрошу тебе чаю принести.
– Лучше водички со льдом, – взмолился я, – от жары и волнения пересохло в горле. В окне открывался вид на трехэтажное длинное здание, газированная минералка приятно освежала горло, кондиционер радовал прохладой пылающую в лихорадочном волнении голову. Как-то все пройдет?
Иннокентий был узнаваем издалека – по пылающей копне волнистых волос. Шаг был стремителен, как прежде. Он радостно заулыбался, перешагнув порог пропускного пункта. Подошел, энергично схватил мою ладонь, потряс, потом ринулся обниматься. Моя лихорадка тут же прошла – Кеша был прежним.
Мы сидели в настоящей восточной чайхане на набережной: отдельная беседка, обвитая виноградом, небольшой низенький столик, бессчетное количество маленьких, различных по форме, расшитых люрексом подушечек, пиалы с чаем, сладости и фрукты. Маленький узбек, неизвестно как удержавшийся на Кавказе среди конкурирующих соседей, сновал туда-сюда, успевая подавать, убирать, улыбаться говорить: «Уважаемые», – легко и искренне.
– Кеша, может, пообедаем?
– Пообедаем, конечно, пообедаем. Но сначала чай, потому, что восточные люди питаются правильно: сначала чай и неторопливая беседа, а затем, когда уже организм будет готов к приему пищи, тогда будут и салаты, и плов, и манты, – все как положено. Кухня превосходная!
И, правда, все было ароматным, вкусным, острым. Не знаю, от чего захмелелось быстрее: от коньяка ли, беседы, морского бриза или обволакивающей обстановки кафе, еды ли.
Было решено, что переночуем у Кеши, поэтому можем пить, гулять и веселиться до утра. Машину загнали на стоянку все того же услужливого Тимура – хозяина кафе. До утра мы не дотянули.
Тюлень, огромный, жирненький до складок на переливающихся голубовато-серых боках, хлопал меня ластом по плечу, приглашая прогуляться: «Да, поднимайся же ты! Пойдем, окунемся, сейчас самый кайф». С трудом вынырнув из теплого сладкого морока, увидел Кешу, который похлопывал меня влажной прохладной ладонью по плечу. Трава по бокам тропки серебрилась росой, первые лучи солнца выхватывали радостные искры на листве деревьев, море было тихое и бледное, пахло именно морем, соленым, йодистым, отдохнувшим за ночь от человеческих тел. Вода встретила первоначально прохладой, которая сразу превратилась в приятную ласкающую зовущую среду, в которой можно, казалось, жить всегда. В какой-то момент меня накрыла волна отрешенности от всех забот, единения со стихией моря и неба. Где-то рядом, фыркая и поднимая вокруг себя брызги, вынырнул Кеша. Мне так не хотелось возвращаться в действительность, но Кеша настойчиво бормотал: «Уф, хорошо! Скажи же, Шер!» – пришлось лениво откликнуться: «Да, хорошо…». Потом мы бежали к дому приятеля прямо в мокрых плавках, обернув вокруг бедер полотенце. Поначалу, несколько смущаясь, я проследовал за загорелой спиной попутчика, затем обнаружил, что улицы пустынны, а если кто и шел навстречу, то исключительно в купальниках и шортах, не обремененный, как и мы, лишней одеждой.
Подкрепившись крепким чаем и бутербродами, на моей машине доехали до биофабрики, где, обменявшись уверениями встречаться как можно чаще, тепло распрощались. Мешанину чувств вызывала пролетевшая единым мигом встреча: радость воспоминания о бесшабашной студенческой юности, споры, впрочем, уже не столь бурные, как в прошлом, и тревога: что я сказал о главном, интересовавшим меня предмете, не проговорился ли я, что отвечал мне Кеша? Надо было напрячь память, выудить из нее, бедной, одурманенной непомерными ночными возлияниями и горячечными разговорами.
Конец ознакомительного фрагмента.