Доказательства (Повести)
Шрифт:
— Не знаю, — сказал Эврисфей. — Не знаю. Не знаю, что тебе сказать, родственник мой и великий герой Геракл. Может быть, ты и прав. Может быть, я и не вправе задерживать нашего Мелезигена, или, как я его склонен называть, Майонида. Может быть, ты и прав. Я хотел держать его при себе, потому что я уже стар. Ты знаешь, Микены недаром называют златообильным городом. Да, много здесь золота — и того, о котором догадываются, и того, о котором никто не подозревает. У меня нет сына, а дочери не наследуют в Микенах ничего. Если я умру, не объявив наследника, Микены достанутся Агамемнону. Ты знаешь его — он доблестный воин, но жизнь ему не сулит ничего хорошего. Никому из тех, кто женат на детях Леды, жизнь не сулит ничего хорошего. А он недавно женился на Клитемнестре, родной сестре той самой Елены, о которой ты только что говорил. Я боюсь, что к моменту вашего возвращения меня уже не будет, а Агамемнон не из тех, кто отдает свое золото, — и тем более чужое. Даже ты ничего не сможешь сделать для мальчика, Геракл, ибо все произойдет по закону. И все
— Гомер? Это хорошее имя, — сказал Геракл. — Короткое и удобное. Его легко произносить. Сопровождающий! Гомер! Недурно. И как мне раньше не пришло в голову назвать его другим именем. Казалось бы, так просто. Ну что ж, пусть будет Гомер. Иди сюда, мальчик, рожденный на берегах Мелеса. Слушай волю царя Микен и моего родственника Эврисфея. Мы отправляемся в путь. Мы пойдем вдвоем — я, Геракл, и ты, сын Майона, которого отныне, с этого часа всюду и везде будут называть Гомером…
Гомер, Гомера, Гомером, о Гомере…
Сказать по совести, это великое имя мне успело порядком поднадоесть. Оно успело мне надоесть еще до того, как я оказался на больничной койке, а уж после того — и подавно. Я говорил уже, что вовсе не схожу с ума по истории во всех ее видах, как мой друг Костя. Вовсе нет, и, что уж точно, не считаю историю основой основ. Она мне интересна — да, она бывает даже увлекательна — да, но она не основа основ. Конечно, кому не нравится читать рыцарские романы? Таких, наверное, нет. Особенно среди мальчишек. Но спросите — почему? Очень просто — потому, что там говорится о всяких подвигах, сражениях и битвах и появляются самые различные исторические личности, такие, скажем, как Ричард Львиное Сердце, и так далее. А что может быть интереснее, чем прочитать про живого человека, вернее, про человека, который действительно жил, хотя бы это было и много сотен лет тому назад. Но интересно — это одно, и отсюда еще очень и очень далеко до того, чтобы наизусть заучивать Тита Ливия или какого-нибудь там Светония, как это делает Костя. И если я сам в течение многих дней занимался Гомером, то это произошло чисто случайно, и виноват был опять же Костя. И вот тут я подхожу к одной истории, о которой мне очень хотелось бы умолчать. Умолчать, забыть и не вспоминать никогда, потому что хуже, чем тогда случилось, уже, наверное, случиться не может никогда. Но я не могу забыть, не могу сделать вид, что ничего не было, хотя, скажем, Костя и делает вид, что он все забыл и ни на кого зла не держит. Но он был в этой гнусной истории пострадавшей, как говорится, стороной, а мы все…
Одним словом, дело было в прошлом году, и вся каша заварилась из-за сочинения. Это был конкурс, и наша эрмитажная команда участвовала в этом конкурсе. И Косте было поручено (или, может быть, лучше сказать — доверено) писать на этом конкурсе от всей нашей группы сочинение. И он написал его, конечно. Только получилось так, что если до этого самого сочинения, то есть перед самым последним туром, мы спокойно и с отрывом шли на третьем месте, то после этого в итоге оказались на девятом, то есть предпоследнем, — потом был еще ужасный скандал. Я даже не знаю, где и когда мы вели себя по отношению к нему, к Косте, более подло, — когда огласили итоги этого дурацкого конкурса, который в итоге оказался чистой липой, или уже после, когда вокруг этого сочинения стали раздувать историю. Мне кажется, что мы подло вели себя и там, и там. В результате Костю чуть не поперли из комсомола. Вернее, уже и поперли, но, когда дело дошло до райкома, — райком не утвердил.
Да, вот какая это была история. И произошла она в феврале. Я даже скажу более точно — это произошло первого февраля. Я запомнил этот день совершенно точно, потому что (но я расскажу об этом позднее) именно в этот день мои родители получили из своего министерства подтверждение, что их направляют на работу за границу. Как сейчас помню, холод был лютый, и я пронесся из школы домой как стрела, потому что бежал в тапочках и чуть не обморозил себе все на свете.
Да, эта история произошла именно первого февраля. Но прежде чем решить, рассказывать ее или нет, я хотел бы спросить: как понять, способен человек на подлость, на низкий поступок или нет? Или даже не так. Вот живет человек, и до поры до времени он такой же, как и все, — ходит себе в школу, занимается в разных кружках и говорит всякие правильные слова о дружбе и о всем прочем, а потом настает день, и он совершает какую-нибудь пакость. Но даже и не это самое потрясающее. Самое потрясающее то, что вот ты эту пакость сделал — скажем, проголосовал за исключение своего лучшего друга из комсомола. Да, на вопрос: «Кто за исключение?» — поднял
Никогда бы в это не поверил, клянусь. Но это было. Именно так. Я сам и был таким человеком, и все было, как я говорю. Но вы можете убить меня или разрезать на куски — я не объясню вам, как же это было и как произошло.
Может быть, тут виноват массовый гипноз или еще что?
Нет, не могу понять, и, думаю, никто не поймет, в чем тут дело. И раз так, нет даже смысла рассказывать и распространяться про все остальное — про конкурс и про сочинение. Скажу только, что все дело упиралось в поездку за границу. В самом начале этого конкурса было объявлено, что команды, занявшие на этом конкурсе три первых места, поедут за границу. В порядке, так сказать, культурного обмена. Мы — туда, а они, очевидно, сюда. Не знаю, чья это была идея, но идея, надо сказать, отличная. Немцы приглашали к себе в Дрезден, а поляки — в Краков, а одно приглашение пришло даже из музея в Брюгге. Нет, правда, отличная идея. Неудивительно, что мы завелись, — кто бы не завелся. Я думаю, что и остальные группы завелись не меньше. Я даже не предполагал, что в Ленинграде столько детских групп — при музеях, не только в Эрмитаже, — огромное количество ребят. Тем более тема конкурса была — «Ты и твой город». Название вроде бы простое, но сам конкурс был здорово сложным, потому что организаторы хотели, чтобы уж если кто куда поедет, мог бы рассказать о нашем городе все. Не ударил бы в грязь лицом нигде. В общем, конкурс был что надо, — из десяти пунктов. И до последнего тура — до сочинения — мы твердо шли третьими, и оставалось только гадать, куда именно мы поедем, в какую страну. В общем, даже трудно было сказать, что мы третьи, — у нас было очко в очко с теми мозговитыми ребятами из кружка любителей искусств при Академии художеств и командой трехсотой специализированной школы. А остальные остались далеко позади, и нам оставалось только получить хотя бы один балл из десяти возможных — и минимум третье место было бы наше. А что такое один балл? Это можно было просто ничего не писать. Сочинение называлось — «Я счастлив, что я ленинградец». Хотя нет, не так — «Я горд тем, что я ленинградец». Именно так — не счастлив, а горд. Сочинение — нечего делать. Тем более, что писать его поручили Косте. Он это умел. Вы бы почитали его сочинения в Эрмитаже — закачаешься. Нет, правда. Отличные сочинения, у нас двух мнений не было, кому это дело поручить. Я горд тем, что я ленинградец. Да любой бы написал.
Правда, потом уже вспомнили, что Костя не хотел за это браться. Только на это сначала никто не обратил внимания. Мало ли что не хочет. Костя говорил — и я это тоже вспомнил, но много позже, — что эта тема ему не нравится. Вернее, такой ее поворот. Но его, понятно, никто не слушал. Такой поворот или другой поворот. Я ему тогда так и сказал — напишешь, мол. Ты ведь горд тем, что ты ленинградец, — говорю. А он — и вовсе, говорит, не горд. Чем, говорит, тут гордиться. А ты, говорит, ты горд?
— Горд, — говорю. — Я горд.
— Ну так, может, ты и напишешь? А то я чего-то тут не пойму постановки вопроса.
— Вот и разберись, — говорю. — Разберись в этом вопросе. В этом ужасно сложном вопросе.
— Никак, — говорит, — не разберусь. Это ведь вовсе не простой вопрос. Не хотелось бы писать. Я, — говорит, — однажды на эту тему думал…
— Вот, — говорю, — и подумай еще. Додумай до конца. Развей свои мысли в письменной, так сказать, форме. И вообще — хватит, — говорю, — тебе ломаться. Напишешь.
Вот он и написал.
Кончилось все это, как я уже говорил, довольно плачевно. Не заняли мы третьего места. Потому что за Костино сочинение нам не только не дали ни одного балла, но даже еще и сняли пять, что, впрочем, было противозаконно. И вокруг этого сочинения подняли такую бучу, что для Кости это едва не кончилось исключением из комсомола, потому что — так нам объяснил председатель конкурсной комиссии — своим сочинением Костя опозорил нас навеки. И не только нас — весь наш город. А может быть, и весь комсомол, а может быть, и всю страну, и по одному этому не место ему в комсомоле… Ну и так далее…
Потому что в сочинении (но мы узнали это много позже) он написал так: что он, мол, принимает эту тему для сочинения — «Я горд тем, что я ленинградец» — чисто условно. Что он принимает ее как тему для разговора на такую — назовем ее этической — тему, чем человек может и чем он должен гордиться, а чем он гордиться не может и не должен. Только так, писал он, может он признать за этой темой право на существование. А иначе она, по его мнению, вообще лишена всякого смысла. Потому что, писал он, совершенно странно было бы думать, что место твоего проживания или даже место прописки может служить объектом гордости. В этом, писал он, есть даже нечто, совершенно несовместимое с настоящей моралью, тем более социалистической. Гордиться — если уж говорить о гордости — вообще незачем. Или уж тем, что ты сделал для людей, чем ты им помог, — ну и так далее. А так, написал он дальше в своем чертовом сочинении, можно дойти до того, что начнешь гордиться цветом волос или формой носа. Или еще чем. И так далее. Не может и не должен, так писал он, человек гордиться тем, что он ленинградец. Чем он лучше, скажем, того, кто и в жизни в Ленинграде не был. Чем он лучше жителя Курска, Архангельска или какой-никакой деревни. Скажем, есть в Новгородской области деревня Борки. Так чем я должен перед, ними гордиться?