Доказательства (Повести)
Шрифт:
что Цезарь отступил в Галлию;
что битвы не было;
что Помпей переправился в Африку;
и наконец, что Цезарь и Помпей столковались между собой и Помпей провозгласил Цезаря царем.
От этих слухов у среднего человека замирало сердце, кружилась голова. Стали вспоминать недавнее прошлое, запоздало сопоставлять, делать выводы. Вспомнили и про гонца, проскакавшего по Риму декабрьским утром. Корникуларий Крисп это был. Не корникуларий, а центурион. Гай Саллюстий Крисп, наместник Африки, приходится ему дядей по матери. Куда же подевался этот Акснй Крисп? Последнее время его часто видели в доме Цитеры, артистки. Артистка? Ну, знаете, видели мы таких артисток, первая б…., только берет в десять раз дороже, чем
Где-то в недрах огромного города рождалась паника. Пятьдесят тысяч евреев, запершись в своем квартале, молча ожидали погрома. Рабы зашевелились. Оглядываясь по сторонам и объясняясь знаками, они собирались в кабаках за кувшинами разбавленного вина, проносили под одеждой мечи — не исключено было, что они пригодятся. Девушки легкого поведения, заполнившие все пять этажей дома, некогда принадлежавшего Помпею, а затем по дешевке купленного предприимчивым Антонием, потихоньку по ночам увозили свои полосатые матрасы.
Сенатор Поппилий Лена, огромного роста неопрятный старик, наживший несметные богатства еще на проскрипциях во времена Суллы, решил прощупать общественное мнение. К этому, кроме вполне понятного чисто человеческого интереса, закоренелого интригана побуждали и сугубо деловые соображения. Значительную часть своего капитала сенатор несколько лет назад вложил в испанские серебряные рудники. Другую же часть, не менее значительную, — в земельные участки вокруг Рима. В случае победы Цезаря рудники отходили к государству, зато стоимость земли возрастала во много раз. В случае победы Помпея земля была бы скорее всего изъята для раздачи ветеранам, зато представлялся случай наложить руку на всю добывающую промышленность, используя для этого давние связи с Аттием Варо. м, которого, правда, придется взять в долю. Так или иначе — будущее сулило множество различных вариантов, и к ним нужно было подготовиться. А кроме того, заседая в сенате не один и не два года, он ни минуты не сомневался, что его коллеги, как всегда единогласно, объявят узурпатором демократических свобод того из двух, кому не повезет, победителя же ждет титул спасителя отечества, а может, и того почище.
Принимая во внимание все это, а также и многое другое, был избран план. Несколько рабов сенатора Лены получили приказ, из четвертых рук конечно: сбросить с постаментов две-три статуи Цезаря и столько же Помпея. То, что при этом могло произойти, было весьма любопытным. Таким оно оказалось и на деле. Пока падали и разбивались лишь недавно восстановленные статуи Помпея, все обошлось гладко, совсем иной оборот приняло дело с Цезарем. Несколько ветеранов, случайно оказавшихся на месте, не пожелали быть просто зрителями творящихся бесчинств, так что один из рабов умер еще до того, как вся группа была доставлена в полицию. Едва было упомянуто имя столь уважаемого деятеля, как сенатор Лена, открытое заседание суда сразу объявили закрытым. Дело было весьма скользким. Наконец, после длительного совещания с коллегами, претор Мануций Базил вынес приговор. Как и следовало ожидать, рабов ждала смерть на кресте. Перед этим профос должен был перебить нм конечности. Однако самым важным во всем этом процессе оказалась формулировка: «за непочтительное отношение к изображению высшего лица в государстве..:» А кто же это высшее лицо? Цезарь? Или, быть может, Помпей?.. Эта весьма обтекаемая формула приговора могла быть истолкована двояко или даже трояко. Главным же оказалось то, что имя Цезаря в приговоре упомянуто не было.
Случилось так (по чистому совпадению, конечно), что рабов, которых вели на казнь, повстречала на узкой улочке, неподалеку от трактира «Два меча», толпа других рабов, весьма правдоподобно прикидывавшихся пьяными. Разойтись
Тем же вечером, возлежа за дружеской трапезой, претор Мануций Базил беседовал с сенатором Леной.
— Если мы желаем сохранить в Риме порядок, — говорил претор, аккуратно складывая возле своего прибора створки устриц, — а мы хотим этого, то мы должны принять самые энергичные меры к розыску и примерному наказанию как бежавших рабов, так и тех, кто стоял за ними.
— Неужели претор думает, что за ними кто-то стоял? — насмешливо спросил сенатор Лена. Грузный, неопрятный, он возлежал напротив элегантного судьи, с неприязнью вглядываясь в его красивое порочное лицо. В руке сенатор держал стакан со снятым молоком, ибо это была единственная пища, которую он мог принимать, не боясь потучнеть.
— Самим рабам никогда до такого не додуматься, — вежливо сказал претор. — Да им это и ни к чему. Другое дело, если бы кто-нибудь заинтересовался общественным мнением. Но такой человек уж никак не может быть рабом. Разве что рабом своего нетерпения, — пошутил он. — Но это нетерпение может кому-то принести массу неприятностей. Мы живем в такое время, когда поспешность много пагубней даже бездействия.
— Как же вы оцениваете все происходящее? — поинтересовался сенатор.
Претор Базил аккуратно выжал на устричную створку ломтик лимона.
— Всякая смена власти сейчас непопулярна, — сказал он. — Это видно хотя бы из того количества доносов, которые поступают к нам на лиц, неодобрительно отзывающихся о Цезаре. Народ, — добавил претор, — да и не только народ, привык к Цезарю, знает, чего он может от Цезаря ждать… Этого нельзя сказать о других претендентах на его место. Народ — за Цезаря.
— Тем более опасным может стать его дальнейшее возвышение…
Претор пожал плечами.
— Зачем гадать о том, что еще может быть, — философски изрек он. — Что касается Цезаря — это дело будущего. Иной вопрос: кто помог преступным рабам скрыться? Не понимаю, — сказал он, — зачем это было нужно. И так пришлось немало потрудиться, чтобы они сказали меньше, чем могли. Просто удивительно, какими разговорчивыми становятся многие, когда им грозят неприятности…
— Ну, не все, — возразил внимательно слушавший последние несколько минут сенатор.
— Не все, — согласился претор. — Но очень многие…
После этого гость заинтересовался коллекцией ваз, которая составляла гордость сенатора Лены. Сам он, признал добродушно претор, не мог бы позволить себе такую дорогостоящую прихоть, как коллекция ваз из коринфской бронзы. Если он не ошибается, каждая такая ваза стоит целого состояния.
«Грязный вымогатель», — подумал сенатор Лена, с ненавистью глядя на порочное лицо красивого молодого человека. И в то же время неприкрытая алчность претора вызывала в нем нечто, похожее на уважение. Это, безусловно, был сильный человек и, значит, нужный. Поэтому голос сенатора был вполне дружелюбен, когда, не без гордости, он подтвердил:
— Да. За шесть таких ваз я заплатил около миллиона сестерциев.
— Красивые вазы, — еще раз признал Мануций Базил и поблагодарил сенатора за отличный ужин.
Жестом сенатор остановил его.
— Я, как вам известно, дорогой Мануций, долгое время провел на Востоке. Поэтому, наряду со многими пороками, присущими тамошним нравам, я усвоил один неплохой, как мне кажется, обычай: подносить гостю все, что ему в моем доме понравится. Поэтому я был бы счастлив, если бы вы соблаговолили принять мой скромный подарок — шесть коринфских ваз.