Доказательства (Повести)
Шрифт:
Но не успел топот их коней затихнуть во тьме, как огненный семафор заставы Ханьгуань передал, что генерал Гэ Шу-хань приветствует своего старого друга, цзедуши Ань Лу-шаня и желает переговорить с ним наедине. Через несколько минут ответная депеша указала место встречи и количество почетного конвоя.
Они встретились. Некоторое время они испытывали неловкость, не могли начать разговор. Глядели друг на друга, отмечая перемены. Генерал Гэ Шу-хань стал еще суше, кожа на его лице казалась пергаментной. Он, как заметил Ань Лу-шань, все еще находился в ранге военного чиновника третьего класса — немного для такого искусного военачальника. Ань Лу-шань шутливо намекнул на это генералу Гэ Шу-ханю. У того пергаментное лицо стало еще высокомернее, и Ань Лу-шань понял, что попал в больное место старика. Он, Ань Лу-шань, сумел бы по достоинству оценить военный талант такого полководца. Гэ Шу-хань смотрел на него пронзительным взглядом водянистых запавших глаз.
— На каком посту? — спросил он напрямик.
Ань Лу-шань мгновенно ответил:
— А ваши условия?
Генерал Гэ Шу-хань выпрямился в седле, закрыл глаза:
— Пост военного министра.
— Невозможно, — сказал цзедуши.
При свете факелов было видно, как побагровело лицо старика.
— Пост военного министра обещан Ши Сы-мину, — продолжал Ань Лу-шань. — Тут я ничего не могу изменить.
Старый Гэ Шу-хань открыл глаза, но ясно было, что он ничего не видел — он еще не вернулся из страны несбывшихся надежд. Наконец он проскрипел:
— Это будет стоить вам правого крыла. Они зарвались, вам это известно. Кем вы хотели назначить этого недоучку Тянь Чен-см?
— Генеральным инспектором пехоты, — машинально ответил Ань Лу-шань.
. — Через два часа эта должность будет у вас вакантной, — и он повернул коня.
Ань Лу-шань положил руку на его поводья.
— Не торопитесь, — сказал он. — Если вы мне докажете, что мой левый фланг не успеет прийти на помощь туфаням, должность генерального инспектора пехоты — ваша.
— И звание чиновника первого класса, — договорил Гэ Шу-хань.
— И оно — тоже, — подтвердил Ань Лу-шань.
Старик поманил цзедуши пальцем.
— Твой сын в восьмидесяти ли отсюда ждет меня в засаде, — сообщил он и, ужасно довольный, заскрипел старческим смехом.
Ань Лу-шань не поверил.
— Они поймали моего лазутчика с секретным приказом посту номер три, — пояснил Гэ Шу-хань. — Из этого приказа они узнали о засаде, которую я будто бы им готовлю. Зная вашего сына, можно было не сомневаться, что он клюнет на эту удочку. Вся сложность была только в том, чтобы мой лазутчик случайно не разминулся с передовым отрядом вашего левого крыла. Судя по всему, он не разминулся.
— Этот человек шел на верную смерть, — задумчиво сказал цзедуши.
Старый генерал пожал плечами: это было таким пустяком! Все же он добавил:
— Этот человек считал, что таким образом он спасет много других жизней. Он сам вызвался на это. Теперь вы мне верите?
— Да, — сказал Ань Лу-шань, — теперь верю.
— Генералу Тянь Чен-сы повезло, что мы договорились, — сказал Гэ Шу-хань, прощаясь.
— Как звали этого смельчака? — спросил Ань Лу-шань.
Генерал Гэ Шу-хань понял не сразу.
— А, этого, — сказал он. — Какой-то Ду Фу.
И он ускакал, не услышав, как Ань Лу-шань пробормотал: «Странные вещи творятся на свете».
Через час жители столицы с ужасом и отчаянием увидели, как под грохот бубнов, горнов и литавр армия, защищавшая заставу Ханьгуань, с развернутыми знаменами двинулась навстречу армии мятежников, вошла в нее, растворилась и исчезла навсегда. А с нею для горожан исчезла и последняя надежда.
Утром того же дня делегация из девяти выборных горожан Чанъани, прибыв к Ань Лу-шаню, подала сигнал открыть все ворота.
Мощным потоком, поражая взор пестротой одеяний, а слух — разноголосьем наречий, текла, без конца и края, двухсоттысячная армия Ань Лу-шаня в распахнутые ворота Чанъани. Через Западные ворота двигалась кавалерия туфаней, носивших на левом плече изображение дикого барана; их длинные нечесаные космы и острый запах наводили невольный ужас. Люди, оказавшиеся в это время у других, Восточных ворот, могли видеть, как под знаменем Белого тигра в город входили конные лучники, коци, набранные целиком из людей племени кидань, славившихся своим непревзойденным искусством укрощения диких коней и стрельбы из лука. Они носили желтоверхие шапки, отороченные дымчатым соболем; за спиной у каждого был короткий лук и триста стрел в кожаном круглом колчане.
Но самое величественное зрелище можно было наблюдать у Северных ворот, куда под знаменем Среднего дворца, украшенным синей звездой, входили отборные отряды Ань Лу-шаня. Сам он ехал впереди, прямо за знаменосцем, на огромном и злом черном жеребце, небрежно держа красные с золотом поводья, которые как высший знак отличия были пожалованы ему некогда еще императором. На нем был лиловый халат с золотыми кистями, а поверх халата — серебряный, казавшийся кружевным панцирь. На груди и спине Ань Лу-шаня каждый мог увидеть желтый четырехугольник с изображением разъяренного единорога — знак принадлежности к первому классу военных чиновников страны. Следом за Ань Лу-шанем на боевой колеснице ехал глашатай, выкрикивавший слова новых декретов, главным из которых был декрет об освобождении от налогов всех граждан города сроком на один год.
За колесницей с глашатаем двигалась другая, еще более существенным образом подтверждавшая наступление лучших времен, ибо на ней стоял огромный сундук, откуда два солдата, стоявшие на колеснице, размеренными движениями швыряли в толпу горсти мелких серебряных монет…
Затем шли войска.
Основное ядро этих войск состояло из пограничных китайских отрядов, которые сам бывший генерал-губернатор обучил и сплотил во время службы на дальних рубежах. Долгие годы службы вдали от родных мест сделали этих простых людей почти похожими на кочевников, среди которых им приходилось жить и время от времени — сражаться. Но все же в самых глухих закоулках души они оставались китайцами, и теперь им было приятно — кому снова, а большинству впервые — увидеть свою великолепную столицу и услышать родной тягучий говор. Гордо выпрямившись в седле, ехали они по широкой улице Бучжэнли, одинаковые в своих темно-серых шерстяных халатах с красными кушаками. У многих на груди блестели высокие солдатские награды — серебряные продолговатые бляхи с надписью: «Отважный воин».
С еще большим изумлением смотрели на невообразимое великолепие китайской столицы остальные войска, состоявшие из кочевников. Впервые в жизни видели они такие дома, такие роскошные дворцы, такой многолюдный город. Со страхом и скрытой надеждой смотрели на входящих победителей жители Чанъани. Чего можно ожидать от этих полчищ? «Конечно, ничего хорошего», — утверждали одни и спешили домой, чтобы припрятать наиболее ценное. «Хуже не будет», — говорили другие. «Но ведь это же дикари!» — «Ну и что же? Кроме того, среди них много и наших, китайцев». И многие продолжали стоять, словно прикованные друг к другу, не сознавая, что их удерживает на месте извечный человеческий порок — любопытство, равно как и извечное человеческое качество — неистребимая вера в лучшее будущее.