Доказывание истины в уголовном процессе: Монография

Кухта Андрей Андреевич

Правильное применение закона не тождественно установлению объективной истины. Уголовно-процессуальное доказывание включает в себя оперирование юридическими презумпциями, фикциями. Условности в виде юридических фикций, презумпций, процессуальных сроков, запрета на отправление правосудия свидетелям и прочего, которыми обставлен процесс познания в суде, — это все то, что позволяло Н.Н. Розину, Л.Е. Владимирову и другим говорить о вероятности суждения, содержащегося в судебном приговоре [1227] . «Юридическая правильность» и есть формальная истинность, зафиксированная в решении суда по уголовному делу [1228] .

1227

См.: Розин Н.Н. Ложь в процессе // Право. — 1910. — № 48. — С. 2898; Владимиров Л.Е. Суд присяжных. Условия действия института присяжных и метод разработки доказательств. — С. 103.

1228

См.: Розин Н.Н. Ложь в процессе. — С. 2899.

Таким образом, мы видим, что за немногими исключениями процессуалистов традиционно объединяет тезис о необходимости установления истины по делу, не ставить под сомнение важность стремления к истинному познанию обстоятельств дела.

Но одни признают возможность установления судом материальной, объективной истины, то есть презюмируют существование единой истины, той, которая соответствует

действительности, независимо от частных мнений. Получается, что она ничем не отличается от научной, даже математической и должна быть соответственно верифицируема средствами формальной логики. Другие сомневаются в возможности этого, они исходят из здравого смысла, который подсказывает, что процессуальная истина, до сих пор была и в обозримом будущем останется истиной относительной, то есть вероятным, предположительным знанием о том, что было на самом деле.

Со времен античности существует представление о том, что в одной сфере человеческого знания возможно достижение абсолютной точности математической демонстрации. В другой области знания, которая представляет собой эмпирическую область событий, абсолютная точность подобного рода невозможна. «Правдоподобно то, что кажется правильным всем или большинству людей или мудрым — всем или большинству из них или самым известным и славным» [1229] . В сфере, в которой нет абсолютной точности, критерием правильности является правильность, в которой нет причин сомневаться здравомыслящему человеку. Лорд Мансфейлд так высказался по поводу судебной вероятности: «Поскольку математическая и абсолютная точность редко может быть достигаема в человеческих делах, разум и общественная польза требуют, чтобы судьи и все разумные люди при формулировании своего мнения об истине фактов руководствовались бы наибольшим числом вероятностей на одной стороне или другой» [1230] .

1229

Аристотель. Топика // Аристотель. Сочинения: В 4 т. — М., 1978. — Т. 2. — С. 349.

1230

Цит. по: Александров А.С. Перекрестный допрос в суде / А.С. Александров, С.П. Гришин. — С. 264.

Нельзя не признать и правоту тех, кто сейчас утверждает, что главным критерием истинности судебного приговора является не его соответствие объективной реальности, а тем материалам, которые были установлены в суде. Судебные же факты, понимаемые как суждения, в свою очередь опираются на систему общих мест, то есть авторитетные суждения, которые всеми признаются истинными.

И наконец, есть незначительное число тех, кто не считает для себя необходимым связывать требованием установления истины и фактически ставит во главу угла достижение цели (успеха) любыми средствами (то есть и сомнительными, и даже недостоверными сведениями о фактах). Такими были софисты. Если формально-юридическая (а по сути софистическая) позиция, спор с которой ведется на всем протяжении существования рационального познания и судебного доказывания, берется в отрыве от нравственного императива стремления к объективной истине и без методологической привязки к действительности, то становится не просто несостоятельной, но и вредной для теории уголовного процесса.

В наши дни, наполненные вроде бы сугубо практическими соображениями, спор о природе истины приобрел новое звучание [1231] . Наверное, всеобщая обстановка прагматизма, безверия усилила позиции сторонников третьей (прагматической) концепции истины. Так бывает всегда на крутом повороте истории, при смене парадигмы познания. Безусловно, стимул дискуссии о природе судебной истины придала смена общественно-политической формации и крах советской идеологии, которая утратила свою силовую составляющую. Стало возможным критиковать советскую интерпретацию концепции объективной истины, когда стала очевидной вся глубина разрыва между красивыми лозунгами об объективной истине и карательной практикой советского государства, жертвами которого стали миллионы репрессированных. Мы думаем, что скорее эти выступления были направлены против монополизма марксистско-ленинской идеологии и ее издержек в уголовно-процессуальной теории, чем против самого духа рациональности. Снятие запрета на идеологическое разнообразие проявилось в первую очередь в новых вариациях на тему о том, что результат процессуального познания носит вероятностный характер [1232] . Очевидно, именно в этом разрезе наиболее актуален вопрос о природе объективной истины [1233] .

1231

См. об этом, например: Александров А.С. Концепция объективной истины // Российская юстиция. — 1999. — № 1. — С. 23–24; Он же. «Похвала» теории формальных доказательств. — С. 34–47; Балакшин В.С. Доказательства в теории и практике уголовно-процессуального доказывания (важнейшие проблемы в свете УПК Российской Федерации); Васильев Л.М. Проблема истины в современном российском уголовном процессе (концептуальные положения). — Краснодар, 1998; Карякин Е.А. Формирование истинности приговора в состязательном судебном производстве; Кудин Ф.М. Достаточность доказательств в уголовном процессе / Ф.М. Кудин, Р.В. Костенко. — Краснодар, 2002; Мурадьян Э.М. Истина как проблема судебного права. — М., 2002; Орлов Ю.К. Проблемы истины в уголовном процессе // Государство и право. — 2007. — № 3. — С. 50–56; Печников Г.А. Об установлении истины в уголовном судопроизводстве // Журнал российского права. — 2004. — № 3. — С. 48–53; Он же. О вероятной и объективной истинах в уголовном процессе // Правоведение. — 2004. — № 4. — С. 122–125; Он же. Правосудие и вопросы истины // «Черные дыры» в Российском Законодательстве. — 2003. — № 4. — С. 214–222.

1232

См., например: Овсянников И. Вероятное и достоверное в обвинительном приговоре / И. Овсянников, А. Галкин // Российская юстиция. — 2000. — № 9. — С. 41–43; Золотых В.В. Проверка допустимости доказательств в уголовном процессе. — Ростов-на-Дону, 1999; Кудрявцев В.Л. Процессуальные и криминалистические основы деятельности адвоката-защитника в российском уголовном судопроизводстве. — М, 2006. — С. 11, 29; и др.

1233

Сам постулат объективности истины не подлежит сомнению, но возможно различное понимание того, до каких пределов способно дойти уголовно-процессуальное доказывание, чтобы достигнуть идеала объективности.

Однако прежде чем перейти к рассмотрению того, как, на наш взгляд, следует понимать истину, необходимо указать на те идеологические наслоения, которые наложились в советский период на рационалистическую концепцию истины. Надо определиться с тем, что есть от идеологии в концепции объективной истины, созданной в советский период.

Необходимо заметить, что те, кто утверждают о превосходстве концепции «объективной истины», кто ратует за ее законодательное закрепление [1234] , забывают, что с этой концепцией связана определенная идеология, а именно система ценностей, следственного процесса. Инквизиционный процесс имеет много разновидностей, что обусловливается той или иной мерой разбавления его элементами состязательного процесса. Но в целом «инквизиционная» модель производства истины более соответствует авторитарному устройству государственной власти, где есть институты, пользующиеся непререкаемым авторитетом в деле квалификации истинного знания [1235] . М. Фуко пишет: «Когда

в X, XI и XII вв. Церковь оказалась единственным бесперебойно функционировавшим экономико-политическим телом Европы, церковная инквизиция была одновременно и духовным расследованием деяний грешников, совершенных проступков и преступлений, и административным расследованием методов управления церковным имуществом и методов сбора, накопления и распределения доходов. Такая духовно-административная, религиозно-политическая модель расследования просуществовала до XII в., когда зарождавшееся государство, а вернее особа суверена, ставшая источником всевозможной власти, взяло под контроль судебные процедуры» [1236] .

1234

См., например: Стародубова Г.В. Методы и управление процессом установления истины в уголовном судопроизводстве. — С. 26–30.

1235

Конечно, сказанное только отчасти правильно. Проблема гораздо глубже, устройство власти и метод получения истины находятся в системе сложных взаимосвязей и отторжений с другими явлениями: языка, культуры, экономики, психологии и физиологии, составляющими жизнь общества и человека.

1236

Фуко М. Интеллектуалы и власть. — С. 94.

По словам М. Фуко, «можно с определенностью сказать, что расследование — это политическая форма, форма управления, осуществления власти, которая при помощи судебных органов стала для западной культуры способом верификации истины, усвоения того, что будет считаться истинным, а также способом передачи истинного. Расследование есть форма знания-истины» [1237] . Он также указывал на то, что «ни истина не является по природе своей свободной, ни ошибка — рабской, но что ее производство целиком пронизано отношениями власти. И признание тому пример» [1238] . Посредством признания обвиняемый лично принимает участие в ритуале производства судебно-уголовной истины [1239] .

1237

Там же. — С. 101.

1238

Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / Пер. С. Табачниковой. — М., 1996. — С. 159.

1239

См.: Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. — С. 58.

Как показывает история, возведенная в закон воля к абсолютной истине подавляет личность (другую) и обесценивает (вплоть до отмены) всю драматургию поиска истины, заложенную в структуру состязательного правосудия (выхолащиваются презумпция невиновности, состязательность и прочие технические (юридические), но и естественные (для человека) «методы» установления истины).

М. Фуко говорил о фундаментальной заинтересованности познания, осуществляющегося как событие воли и вызывающее — через фальсификацию — эффект истины [1240] . Понятно, что мы не можем принять такой вывод. Но что верно, так это то, что правовая модель, технология доказывания судебной истины, в том числе это касается и советской концепции «объективной истины», в какой-то мере исторична, культурологична. В ней воплощается определенная стратегия власти-знания, традиционно сложившаяся в обществе. Это не значит, что идеология всегда и полностью замещает достоверное знание в суде, это значит, что угроза этого существует всегда и эта угроза воплощается при отсутствии у государства сильного оппонента, при отсутствии конкуренции позиций, интерпретаций фактов, при доминировании государства на всех этапах расследования и удостоверения истины.

1240

См.: Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. — С. 346.

Чем отличаются современные сторонники теории объективной (материальной) истины [1241] от своих идейных предшественников, писавших в классическую пору истории русского уголовного процесса, так это тем, что последние вполне отчетливо понимали, какой идеологический заряд несет этот концепт, не будучи сдерживаем состязательной формой, системой правовых гарантий прав личности и другими искусственными правилами, которые законодатель специально выработал для ограничения усилий власти по установлению истины.

1241

Весьма показательны в этом плане рассуждения И.Л. Петрухина.

См.: Уголовно-процессуальное право РФ: Учебник / Под ред. И.Л. Петрухина. — 2-е изд. — М., 2007. — С. 245–247.

Для русских процессуалистов связь концепции материальной (объективной) истины с инквизиционной формой уголовного судопроизводства являлась вполне очевидной. Так, Н.Н. Розин писал: «Теоретический принцип материальной истины должен быть понимаем в весьма ограниченном смысле. Истолкованный широко, он неминуемо должен вернуть судопроизводство к разыскным формам» [1242] .

В русской процессуальной науке представление о том, что состязательная форма уголовного процесса несовместима с требованием достижения объективной (материальной) истины, имела и имеет достаточно широкое распространение [1243] . Состязательность рассматривается как принцип, связывающий суд в отыскании истины по делу [1244] . Отмечалось, что «стремление к материальной истине не мирится ни с какими ограничениями» [1245] , то есть «суд уголовный не может принимать в уважение пожелание сторон, ни того, что сам подсудимый не хочет оправдать свою невиновность, ни того, что сам обвинитель потворствует виновному» [1246] . Н.Н. Розин отмечал, что принцип материальной истины проявляется в «отсутствии для него предустановленных, принудительных доказательств, всевозможных презумпций и фикций» [1247] .

1242

Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. — С. 345.

1243

См., например: Гольмстен А.Х. Этюды о современном состоянии науки права // Юридический исследования и статьи. — СПб., 1894. — Т. 1. — С. 411; Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. — С. 344–345.

1244

См.: Полянский Н.Н. Очерки общей теории уголовного процесса. — С. 86.

1245

Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. — С. 303.

По мнению Н.Н. Розина, эти ограничения существуют, в том числе, и в виде проявлений принципа законности (процессуальные сроки) постольку, поскольку они формируют, а значит, ограничивают принцип публичности и вытекающее из него стремление к объективной истине.

1246

Случевский В.К. Учебник русского уголовного процесса. — С. 48.

См. также: Фойницкий И.Я. Курс уголовного судопроизводства. — Т. 1. — С. 60–67.

1247

Розин Н.Н. Уголовное судопроизводство. — С. 345.