Докер
Шрифт:
Но как валить? Я пытаюсь подступиться к клепке и так и сяк, и ничего у меня не получается.
— А ты потихоньку выдерни снизу одну, остальные сами повалятся, — говорит Шарков.
Я пытаюсь последовать его совету, но на меня угрожающе смотрят верхние ряды. К тому же клепка так просто не выдергивается. Видимо, ее надо выдергивать сильным рывком, а не осторожным оттаскиванием в сторону.
Весь напружинившись, не сводя глаз с верха, я осторожно нащупываю внизу конец клепки, коротким рывком отвожу ее в сторону и отбегаю назад; снова отвожу ее в сторону и отбегаю назад; и только при третьей попытке выдергиваю клепку изо всей силы.
И весь ряд с грохотом валится вниз. Я едва успеваю отбежать к двери.
— Ну вот видишь, совсем и не страшно, Гарегин, — говорит Шарков. — Ты складывай клепку в дверях, я буду носить. Потом я полезу в вагон.
Я так и делаю. Складываю по четыре штуки вместе, кладу их рядышком, потом снова с большой опаской валю следующий ряд. Но третий ряд дается мне труднее, он плотный, на совесть сложенный, одна из клепок отскакивает в сторону и сильно ударяет меня по левому плечу, и я с минуту стою с онемевшей рукой.
Но вот смеркается. Вскоре становится совсем темно. Посреди двора горит одна-единственная угольная лампочка, еле-еле освещая наши поленницы. Складывать клепку становится труднее. Поленница получается кособокой, и все мои старания выправить ее ни к чему не приводят.
Когда я приношу новую порцию клепки, поленница у меня с грохотом валится набок.
— Что случилось у тебя? — кричит мне Шарков.
— Да чертова поленница свалилась!
— А ты осторожнее складывай! — орет он на меня, но прибегает на помощь.
Мы начинаем торопливо разбирать и заново складывать поленницу, потом вместе идем разгружать вагон.
Из конторки, насвистывая, выходит экспедитор, несет нам зажженную «летучую мышь».
Я вешаю лампу посреди вагона, в ярости подхожу к клепке, резким рывком выдергиваю одну снизу и быстро отскакиваю в сторону. Чуть ли не одновременно валятся три или четыре ряда.
— Ай да молодец! — хвалит Шарков. — А ты боялся.
Я оставляю его подносить сваленную клепку к дверям, а сам прыгаю вниз и начинаю носить и складывать новую, четвертую поленницу.
Но работа у меня продвигается медленно, да и носить становится труднее: ноги не слушаются.
Четвертая поленница, хотя и поднимается все выше от земли, но так медленно, что у меня вскоре пропадает всякая охота работать. Я лезу в вагон.
— Нет, нам, кажется, не выгрузить этот чертов вагон! — говорю я, садясь в дверях и закуривая. — Может, бросим, а?
— Что ты, что ты! — испуганно отвечает Шарков. — Разве начатую работу бросают? Считай, по десятке уже заработали.
Но, дымя папиросой и глядя на черную стену клепки, возвышающуюся до потолка справа и слева от дверей, я убеждаюсь, что если мы вдвоем и неделю будем выгружать, то и в этом случае нам вагон не выгрузить.
— Может, позовем в компанию экспедитора?
Шарков молчит, но с яростью хватает с пола охапку клепки и швыряет ее рядом со мной в дверях. Навалив кучу, он говорит, тяжело дыша от усталости:
— Ты сошел с ума, Докер…
— Нет, не сошел, Шарков. А позвать — надо!
Он сует мне под нос кулак:
— Я тебе дам — надо!..
Я вскакиваю на ноги, отталкиваю его от себя:
— Ну и жадюга ты, Шарков!.. Ладно, заплачу ему из своей половины.
— Дурак ты, Докер… Кто же делится заработком?
Я с сожалением смотрю на него. Чувствую, что вдруг что-то надломилось у меня внутри. Я всегда его жалел — старика несчастного, полуслепого, а он, оказывается, может быть вон каким, потерять рассудок от жадности…
Я спрыгиваю и иду к конторке. Стучу в окно. Вижу: экспедитор поднимает голову с дивана.
— Что там случилось у вас? — спрашивает он.
— Не пойдешь ли к нам в компанию? — Плевать мне на его профессорский вид! — Втроем веселее было бы работать, — говорю я.
Он молчит, потом говорит:
— Что ж, часок-другой могу поработать. Двадцатку отвалите?
— Отвалим, — говорю я. — Нам и по пятидесяти рублей хватит.
Экспедитор выходит, переодевшись в черную спецовку, мы идем к вагону, он берет наплечную подушку Шаркова и по моему примеру начинает носить клепку. Но вскоре отбрасывает с кучи четвертую клепку. Ни я, ни Шарков ничего ему не говорим. Ладно, пусть носит хоть по три клепки, это тоже дело.
Потом он отбрасывает и третью клепку.
Мы и в этом случае молчим. Ладно, гад, носи хоть по две штуки.
Но, сходив еще несколько раз, экспедитор хватается за поясницу, стонет:
— Ох, ох, кажется, повредил себе спину!
Шарков радуется:
— Будешь, брат, знать, как грузчику дается деньга!
— Это я знаю, — отвечает экспедитор и снова берет на плечо две клепки. Но, вернувшись, посылает нас ко всем чертям, швыряет подушку в вагон и уходит к себе в конторку.
Опять мы остаемся с Шарковым вдвоем… и это его радует!..
Все тяжелее и тяжелее носить мне клепку. Иду я медленно, еле передвигая ноги, точно они свинцовые. Я теперь тоже беру на плечо не четыре, а три клепки, но это не меняет положения. Все равно тяжело. Видимо — сильно устал за день.
— Может, все же бросим эту проклятую клепку? — говорю я Шаркову, вернувшись к вагону.
— Что ты, что ты!.. — Шарков чуть ли не бегом подносит к дверям все новые и новые охапки клепки и далеко выдвигает их из вагона. — Как перевалим за половину — веселей пойдет у нас работа! Потерпи немного, Докер.
Он спрыгивает на землю, и мы снова начинаем вместе носить клепку к поленнице. Но работаем молча, с какой-то отчужденностью. У меня никакого желания заговорить с ним.
Я замечаю, что и он устал, идет шагом, а не бежит, как раньше, часто спотыкается на ровном месте: ведь в такой темени он совсем ни черта не видит.