Докер
Шрифт:
Ну, а к тому же засыпка бухты Ильича в последнее время ведется особенно энергично, и нам интересно бывать на субботниках. В них принимает участие весь Баку. Сюда приходят рабочие фабрик, заводов, промыслов — с оркестрами, флагами, плакатами, как на праздник. Работают с песнями — везут ли на тачках землю, прокладывают ли дорогу, роют ли канавы для спуска воды из заболоченных мест.
Когда мы с Виктором устаем бродить по берегам бухты — забираемся в буровую к Тимофею Мироновичу и, затаив дыхание, наблюдаем за бурением скважины. Здесь всегда стоит неумолчный грохот. Грохочет ротор. Грохочут громадные бурильные трубы, поднимаемые тралом под самую крышу буровой вышки
Хлопотливая, тяжелая, но интересная работа! В буровой партии у Павлова все трудятся с большим старанием, хотят скорее добраться до нефтеносного пласта, дать стране нефть. Ну и, конечно, порадовать Кирова.
О Кирове говорят здесь часто. Он на бухту приезжает почти каждый день. Его окружают то рабочие, пришедшие на субботник, то нефтяники, то какие-то приезжие ученые с толстыми портфелями, и увидеть его близко нам с Виктором никак не удается. А как хотелось бы!
Но однажды наше желание все же исполняется. Киров заходит в буровую к Тимофею Мироновичу. Удивительно, что у него совсем простой, а не богатырский вид, хотя, судя по рассказам, он должен быть именно богатырем. Ведь с какими только врагами ему не приходилось воевать на Астраханском фронте! Сколько ему и сейчас приходится работать в Баку!
Он одет как промысловый рабочий: простая кепка, простая косоворотка, брюки, заправленные в сапоги.
— Ну как, Павлов, работается на новом месте? — спрашивает Киров, протягивая ему руку. — Как тебе помогают? Что мешает работе? Чего не хватает?
И Тимофей Миронович, протерев паклей руки, здоровается и начинает подробно рассказывать о бурении, не забывая при этом поругать снабженцев Азнефти, которые привозят на промысел то плохие долота, то плохую глину, то старые, непригодные цепи.
— Ничего! — говорит Киров. — Приеду в город — дам им хорошую взбучку. Долота и глина будут. Еще чего не хватает? — Он становится у ротора и наблюдает за его работой. — Стесняться меня нечего! Просите не для себя, а для дела. — Положив руку Павлову на плечо, он вдруг смеется: — Ну как «мирный фронт»? Ничуть не легче военного? И даже хлопотливее?
— Да, на фронте все как-то было проще, товарищ Киров, — признается Павлов, задумчиво протирая паклей руки. — Знаешь, где друг, где враг. Здесь все сложнее. Много недоброжелателей из старых мастеров и инженеров. Некоторым хотелось бы скрыть богатства бухты — все надеются, что, может быть, вернутся старые хозяева. Открыто, конечно, не выступают, а исподтишка пакостят.
Виктор толкает меня в бок, я оборачиваюсь и изумляюсь: буровая чуть ли не вся полна рабочих с соседних буровых. Всем хочется поговорить и посоветоваться с Кировым.
А Киров вдруг спрашивает Тимофея Мироновича:
— Да, а как учеба на рабфаке? Справляешься? Не трудно? А то смотри, на первое время можем дать в помощь учителя.
Глядя в его доброе, улыбающееся лицо, я невольно вспоминаю рассказы, которые в разное время мне приходилось слышать о нем, и в особенности от Тимофея Мироновича. И не столько уж о его работе в Астрахани, сколько в Баку.
Кто еще за последние годы так много сделал для Баку, как Киров? Никто. И строительство трамвая и электрической дороги Баку — Сабунчи, и засыпка бухты Ильича, и поселки для нефтяников — все это его инициатива. Об этом знают все. Даже мы, мальчишки.
Но мальчишкам известно и другое. Киров — самый главный партийный секретарь в городе и в то же время самый сердечный человек. Мальчишки о нем много наслышаны от его шофера Тиграна, которому страшно все завидуют. Еще бы! Был Тигран беспризорником, негде ему было жить, нечего есть, и вдруг — шофер самого Кирова! С ума сойти!
Глава вторая
РАССКАЗ МАТЕРИ
Сегодня во время обхода профессор Аскеров появляется в коридоре в окружении большой группы молодых врачей-практикантов. Все они в белых халатах, с тетрадями в руках. Профессор что-то объясняет, и практиканты торопливо записывают. Идут они из палаты в палату.
Вот они заходят к моей матери. Профессор берет табуретку. Молодые врачи полукругом становятся возле кровати.
— Ну вот, Гоар-баджи [2] , скоро можно будет тебе распрощаться с нами, — говорит профессор, садясь.
2
Баджи — сестра.
Мать грустно улыбается.
— Устала я от белых стен и запаха карболки. Да и вам приношу столько хлопот.
— Ну, какие там хлопоты! — сердится Аскеров. — Главное — ты чувствуешь себя хорошо.
— Спасибо, Исмаил Гасанович. За все, за все! — говорит мать по-азербайджански.
— Благодарить меня совсем незачем и не за что! — снова сердится профессор. — Ты лучше расскажи молодым хирургам про свою жизнь. Про детство, про родителей, про семью. В моей практике ты особая больная. История твоей жизни, возможно, многое объяснит. Это необходимо для науки.
Мать смущается и не знает, как себя вести при посторонних.
Профессор подбадривает ее:
— Ничего, ничего, ты рассказывай мне, на них не обращай внимания.
Сперва нехотя, сбиваясь и краснея, а потом, по-моему, даже с увлечением, мать рассказывает про свое детство. Профессор просит, чтобы она рассказывала подробно, ничего не утаивая — ни про хорошее, ни про плохое.
— Это нужно для науки, — повторяет он.
Я никогда не слышал рассказа матери о себе и тоже внимательно слушаю ее.
Родилась она в деревне, где-то недалеко от города Шемахи. Ей было всего месяц от роду, когда у нее умерла мать, и два месяца, когда во время землетрясения под рухнувшими сводами бани остался отец. И мать и отец у нее были очень молоды: матери было семнадцать, а отцу девятнадцать лет. Она у них была первым и единственным ребенком. Вырастить и воспитать сироту хотели бабушка Зарварт — мать матери — и бабушка Сона — мать отца. Родня с той и с другой стороны заспорила. Верх взяла бабушка Зарварт и увезла внучку к себе в деревню. Там она прожила до пятилетнего возраста. Однажды в летнюю пору, когда все ушли в поле и оставили внучку под присмотром соседней девочки, отцовская родня похитила ее и увезла в горы. Больше года бабушка Зарварт искала любимую внучку, нашла ее наконец и привезла к себе. Теперь ее редко выпускали из дому, позволяли играть только в саду. Но через некоторое время внучку снова похитили и на этот раз запрятали в надежное место. Бабушка Зарварт через сыщиков вновь нашла ее и поселила к брату Баграту, который жил в Шемахе и славился своим свирепым характером. Мать определили в школу. Под охраной водили ее туда, под охраной — обратно.