Докер
Шрифт:
— Знаю. Просвещенный! Клади кожу обратно! — Мне кажется, что он все же шутит и делает это только потому, что хочет позлить меня.
— Да ты послушай, дурачок. «Украл» — это когда тащат у какого-нибудь там Петрова или Козлова. За это положена тюряга! А «взял» — это риск. Берешь же у своего рабоче-крестьянского государства. У го-су-дар-ства, не у частного лица! Потому-то помаленьку все берут.
— Ну, положим не все. — У меня снова перехватывает дыхание.
— Ей-богу, все. А в порту подавно. — Он продолжает играть финкой. — И у нас в порту берут, и во всех портах мира. Так уж заведено.
— Не знаю, как в других портах, а у нас… при мне… не позволю воровать!
— Ну зачем так грубо! — Агапов прячет финку за спину и морщит носик. — И сам бы взял три-четыре штуки, не замечал бы, как другие берут. Если тебе противен запах чеснока у другого, скушай и ты чесночину…
— Ты что — хочешь, чтобы я стал вором?
— Ну вот, опять грубишь!.. Эх, Докер, Докер!.. Ведь каждый добирает то, чего ему не хватает. Кто же живет на одну зарплату?
— Тысячи других живут. И я живу.
— Это пока у тебя нет семьи. Нет потребности выпить, погулять, одеться, хорошо покушать. Шайтан тебя возьми, ты еще сосунок, ни черта в жизни не понимаешь. — И он снова подкидывает в руке финку.
— Почему же не понимаю? Понимаю. Только иначе, чем ты, — примирительно говорю я, вдруг почему-то пожалев Агапова. Может быть, у него большая семья, ему трудно живется? Хотя что-то не похоже, чтобы он бедствовал. — Знаешь, Агапов, у нас был учитель — Ираклий Гаспарович. По обществоведению. Мы его очень любили, он не был похож на других. У нас с ним были товарищеские отношения. Старший друг — и все!.. Так вот, он приучил нас к спартанскому образу жизни. Когда мы кончали школу, он нам сказал в напутственной слове: у человека все имущество должно умещаться в одном чемодане, чтобы человек не был пленником вещей, чтобы он был свободен как птица. Куда его страна пошлет — на любое строительство! — чтобы туда он ехал охотно, не цеплялся за большие города… Ну конечно, его слова надо понимать несколько шире… Если надо, то ехать еще кой-куда, — и я делаю в воздухе этакий замысловатый жест.
Он иронически смотрит на меня, скосив левый глаз, спрашивает:
— А зачем тогда жить, работать, если человеку ничего не надо?
— Кое-что, конечно, надо, — говорю я.
— Вот одеться, например, тебе не мешает. Симпатичный парень, а ходишь как бродяга. Хочешь, я тебе устрою по дешевке отрез английского шевиота или индиго?.. За полсотню?.. Ходил бы этаким пижоном, все девки заглядывались!
— Нужны они мне!..
— А как же не нужны? Краля всем нужна. У меня одна хорошенькая есть на примете… — Подбросив в последний раз финку, он поворачивается спиной и идет к трапу.
— Ты мне зубы не заговаривай, Агапов! — кричу я и бегу за ним. — Клади кожу обратно!
— Не положу, Докер! — Он оборачивается и снова подкидывает финку в руке.
— Положишь!
— Не положу!
— Я старшого позову!
— А мне плевать на него. Он у меня вон где, должен три сотни, — и он похлопывает себя по подметке. — И ты мой должник, так что молчи. Скажу Гусейну-заде — выгонит с треском.
«Проклятая метрика!» — В эту минуту я презираю себя.
Но тут точно кто-то толкает меня сзади. Я налетаю на Агапова, пытаюсь схватить его за руку. А он очень даже умело, сильным, но плавным рывком отводит мою руку в сторону, при этом как-то незаметно проведя по ней кончиком финки — от локтя до запястья.
Обнаженная рука у меня какое-то мгновение чернеет и вдруг, точно препарированная, заливается кровью.
— Что вы там расшумелись? — кричат сверху.
Я поднимаю голову — в проеме трюма виден свесившийся по грудь старшой.
Агапов смеется, говорит старшому:
— Я его, дурака, хотел испытать: честен или не честен?.. А он бросается на нож, руку вон себе окровавил.
Горбачев говорит:
— Смотрите у меня! Не баловаться ножом. — И уходит.
— Дурак, дурак! — Агапов прячет нож. Приподняв рубаху, он срывает с пояса три, цвета крови, куска шевро и швыряет на тюки. — Честный дурак!.. Есть у тебя платок? Давай перевяжу. — Смеется. — Неужели ты и на самом деле подумал, что я стану марать руки из-за этого дерьма?.. Эх, Докер, Докер! Плохо ты знаешь Костю Агапова!
И он берет у меня платок, крепко стягивает мою руку.
Прижав ее к груди, я с трудом поднимаюсь наверх. Иду на корму. Здесь ветерочек, легче дышится. Сажусь на круг каната, валяющийся у борта.
«Для чего Агапову надо было испытывать меня? Сделать своим сообщником?»
Подходит старшой, спрашивает:
— Что там случилось в трюме?
— Да особенного ничего, — говорю я. — Повздорили немного.
— Не баловаться у меня ножом!..
— Я завтра на часик опоздаю, старшой! Схожу в Морагентство.
— Зачем?
— Поговорить с Гусейном-заде.
— О чем?
— О метрике. Нехорошо все это получилось.
— Все переживаешь!.. Не смей ходить туда! Я знаю — и этого достаточно… Экий преступник нашелся в артели!.. Ты забываешь, что я старшой артели, сам являюсь представителем Морагентства.
— И все равно надо бы сказать!..
— Ладно, при случае скажу, — уже примирительно говорит он. — Самому Гусейну-заде! Посмеется — и только делов.
— Честное слово? — Мне сразу становится легче.
— Честное. — Закинув руки за спину, он уходит неторопливым шагом.
Глядя в звездное небо, я стараюсь глубоко дышать и успокоиться.
Глава четвертая
Да, с порезанной рукой, как и вчера, я много сегодня не наработал. Хотя это всего-навсего глубокая царапина, но когда мне на спину взваливают четырехпудовый мешок с зерном, эта царапина отдается болью по всей руке.
Делать нечего — снова надо идти на перевязку. За час до окончания работы я уже собираюсь в поликлинику.
Только я выхожу из пристанских ворот — меня через дорогу нагоняет девушка.
— Молодой человек!..
Я останавливаюсь. Конечно, сразу узнаю девушку. Забыть ее невозможно — «железную Зару»! Она в той же юнгштурмовке, в красном платочке.
— Здравствуйте, — говорю я.
— Здравствуйте. — Она улыбается, дружески протягивает мне руку.
«Не с покаянием ли она пришла? Не просить ли моего посредничества в примирении с отцом?»
Но она говорит с каким-то упреком:
— Который час я вас поджидаю! Ведь я здесь не знаю никого. А мне так некогда.