Доклад Генпрокурору
Шрифт:
– Хорошо, – согласился Иван Дмитриевич. – У вас есть авторучка, Вера Анатольевна? И лист прихватите! – крикнул он вслед торопящейся в комнату женщине.
– Она даже знает, где у вас авторучки лежат, – понимающе подмигнул, окончательно испортив настроение хозяину, Кряжин. – Пишите, гражданка Семиряжская: «Увидел я, что полезнее мудрость, чем глупость, как полезнее свет, чем тьма». Подпись – «Соломон».
Париж-Дакар строчила, не жалея шарикового стержня. Глядя, с какой скоростью она пишет, Кряжин решил, что Семиряжская либо бухгалтер, либо имеет сродную этой должности профессию. Обычно люди, задумывающиеся над цифрами и потому теряющие на этом время, стараются наверстывать его в письме. Поэтому почерк бухгалтеров всегда скор, но в отличие от медиков разборчив. Ибо за неразборчивостью почерка врача стоит всего лишь ошибка фармацевта, а за неразборчивостью почерка счетовода – ошибка в бюджете. Второе недопустимо.
– Закончили? Пишите дальше: «Среди чистейших жен и спутников, среди моральнейших людей полно несбывшихся преступников и неслучившихся блядей».
– Это из вашего, раннего? – ничуть не смутившись, уточнила Верка.
«Да, – подумал Кряжин, – с этой повозиться придется».
– Никогда не опускался до плагиата, – решительно отреагировал Кряжин. – Подпишите, Вера Анатольевна: «И.Г.». Закончили?
Верка оторвалась от листа и оценила написанное. Ничего указывающего на то, что она совершила нечто, чем стоило бы заняться Генеральной прокуратуре, она не увидела.
– Пишем дальше: «Буду вечером». Точка. «На работу не звони», запятая, «я на базе». Точка. «Сегодня ночью я буду кончать». Подпись: «В».
Семиряжская закончила писать «на работу» и теперь сидела, дрожа шариком над листом.
– Можно попросить вас побыстрее? – спросил Кряжин. – Я так могу запросто опоздать отвезти образцы на почерковедческую экспертизу.
– Там не было последней фразы, – едва слышно проговорила Семиряжская. – «Сегодня ночью я буду кончать» там не было.
– Где – там?
– В записке, которую я оставляла Тимофееву, – бросив на стол ручку, Верка стала щелкать пальцами. По всей видимости, до чего-то она все-таки додумалась, поскольку вдруг начала выдавать данные, о которых в ходе крамольного договора с Тимофеевым в присутствии Кряжина не было ни слова. – Иван Дмитриевич, в записке не было ни слова о «кончать», я просто просила Тимофеева, чтобы он не звонил мне на работу. Как там появилась дописка, я понятия не имею....
Она вдруг осеклась и обратила взор к хозяину.
– Ты... Ты говорил мне, что записку прочел... А сейчас она в прокуратуре по делу о кончине депутата?! И еще с какими-то дебильными дописками?..
«Точно, бухгалтер», – решил Иван Дмитриевич.
– Верунчик!.. – взревел управдом. – Я разорвал ее и выбросил! Неужели ты поверишь в то, что я хотел использовать наши отношения для...
– Да для тебя, идиота, ничего святого нет!.. – Семиряжская побледнела так, что следователю на мгновение показалось – ее хватил удар от страшной догадки. – «Я управдом», «ответственный пост», «я на виду»!.. А я-то, дура, думала, это он передо мной по-мужски молодится-куражится!.. Тьфу! Иван Дмитриевич, это он дописал, больше некому!
– Это что же получается? – удивился Кряжин. – Он вас подставить хотел, что ли? И стать героем? Извините, товарищ Тимофеев, но даже такая низость выше моего понимания.
– Что происходит, гражданин следователь? – голос управдома был похож на предсмертный крик совы. – Верочка, что тут недоговаривают?!
– Да бросьте, – разочарованно махнул рукой Иван Дмитриевич. – Если ваши дела не оставляют никакой надежды на возможность исправить их последствия, то резон обязан уничтожить все угрызения совести. Что теперь-то горячиться, товарищ Тимофеев? Что сделано, то сделано...
– Какие угрызения?.. Верочка, не верь ему!
– Заткнись! Я встала с постели в два часа ночи, потому что среди тишины на улице раздался глухой хлопок. После всех этих взрывов вокруг я просыпаюсь от каждого шороха.
– Давайте по порядку, – предупредил Кряжин. – Вы где все-таки провели ночь с одиннадцатого на двенадцатое июня?
– Здесь я провела, – Семиряжская встала и, касаясь предметов, которых в квартире было в избытке, стала вышагивать по комнате. Там чиркнет подолом платья по углу рояля, здесь двинет стул, и он скрипнет по паркету. – С этим подлецом.
– Верочка... – с укором начал было управдом. – Ты вспомни о моем статусе...
– Здесь я ночевала, товарищ Кряжин. Услышав хлопок, я встала и подошла к окну. Вот к этому окну, – чтобы следователь не ошибся, она похлопала ладонью по подоконнику. – В этот момент у джипа распахнулась дверца, и из него вышел парень... – подумав, она поправила себя. – Скорее, мужчина, чем парень. Ваших и моих лет мужчина. Ростом пониже вас, волосы светлые, лицо не рассмотрела. Но помню точно: серый пиджак (у него еще пола бежевая задралась, когда он из джипа выбирался), и черные брюки. Кажется, это был костюмный вариант. На ногах – черные туфли. Второй, тот, что за рулем, остался сидеть в машине, а этот, в костюме, быстро прошел по двору и скрылся в арке. Это все.
Через четверть часа она под сказанным ставила подпись в протоколе и делала это столь решительно, что покрасневший от унижения управдом лишь качал головой и почему-то прятал от присутствующих взгляд.
– Вот оно как? – пробормотал управдом, взгляд его потемнел, и Кряжин мгновенно устремил к нему свое внимание. – Тогда расскажи еще и о том, как ты в одном халате выбежала на улицу. О машине расскажи. Что ты молчишь? Или не хочешь брать на себя больше, чем кажется достаточным?
– Какая машина, Вера Анатольевна? – придавил Иван Дмитриевич.
Верка стрельнула глазами в сторону ухажера и выдавила:
– Мне этот человек показался знакомым. Однако я и сейчас вспомнить не могу, где его видела. Походка какая-то...
– Схожая, да?
– Да. Но я не понимала, с чьей. Этот подлец Тимофеев говорит: «В милицию надо бы сообщить, никак стреляли», а сам ноги с постели не опустил. А я халат накинула, мусорное ведро прихватила и на улицу выбежала. Напротив арки машина стояла, красная. На «девятку» похожа, только две двери. Тот, что в пиджаке, в нее и запрыгнул. На пассажирское сиденье.