Доклад Генпрокурору
Шрифт:
Атеист по убеждению, практик по натуре, Кряжин пригласил его к себе в кабинет, и все разрешилось быстро и просто. Собственно, это еще раз уверило Кряжина в том, что физика – основа всех наук. Так вот, если что-то волочится, то оно обязательно шуршит. А шурша, оставляет следы.
– Иван Дмитриевич, я страшно извиняюсь, – сказал любитель аномального. – Но я таки не понимаю, зачем вы меня позвали. Под вами проходит старейшая ветка метро, и чем дольше она будет эксплуатироваться без ремонта, тем сильнее от этой проблемы будет кривиться первое лицо страны...
После этого визита таить подозрение советник перестал и теперь поправлял портреты уже по привычке.
– Передо мной лежит
Варанов качнул головой и открыл было рот, но Иван Дмитриевич остановил его жестом руки.
– Иннокентий Игнатьевич, я прошу вас с этого момента отвечать только на мои вопросы, избегая рассуждений или поспешных выводов.
– Но я не...
Кряжин оказался груб, чего уже расслабившийся Иннокентий Игнатьевич совершенно не ожидал.
– Варанов, вы упомянули о том, что преподавали в университете античную литературу. Я вас спрашиваю – в чем суть повествования Тита Макция Плавта «Два Менехма»?
Кеша опешил. Он уже около восьми лет не встречал на своем пути человека, который бы знал не только полное имя Плавта, но и о том, что тот существовал.
– Что за день... – останется на пленке этот потрясенный голос. – «Два Менехма»... Боже, дайте же сосредоточиться... Все так неожиданно! Это рассказ о том, как два брата-близнеца потерялись, а потом встретились и из-за того, что никак не могли понять, что они родные братья, происходило много неожиданностей. Вот так вкратце, если угодно...
От человека, который рассуждал об античном комедиографе Плавте, разило запахом камеры, грязных носков и омерзительной смесью давно не стиранного белья, засохшего пота и отчаяния. Двое суток в камере для придания человеку такого амбре вполне достаточно. Это тот редкий случай, когда подозреваемый не насыщает воздух ароматом дорогого лосьона после бритья или одеколона, которого не сыщешь на российских прилавках.
– Замечательно, это мнение одного из преподавателей. Второй скажет, что это буффонада, на основе которой создано уже множество произведений, так что их все можно с уверенностью трактовать как плагиат. Два брата странствуют по свету, встречаются и никак не догадываются, что они – родные братья. Все зависит от того, какую линию поведения навяжет педагог. Вот видите, я тоже умею читать не только Уголовно-процессуальный кодекс. В этой же аудитории прошу считать лектором меня, Варанов, а потому моя версия Плавта такова: это рассказ о том, Иннокентий Игнатьевич, насколько тупы иногда оказываются люди, когда, настаивая на своем, стараются опередить время. Не торопитесь и помните, что все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать. Сказав сейчас слово, может статься так, что потом вы будете об этом горько сожалеть. А потому: я задаю вопросы – вы отвечаете на них. Не более того.
Варанов растерялся окончательно. По крайней мере, таким он казался. Нервно моргающие веки, отстраненный взгляд, неуверенная поза на стуле и сигарета, тлеющая между пальцев.
– Стряхните пепел, Иннокентий Игнатьевич. Мне часто приходится выезжать, и потому уборщица не всегда успевает убирать мой кабинет. Вопрос первый: как называлась машина, в которой, как вы пишете, находился водитель?
– Да не убивал я!.. – взмолился Варанов.
Кряжин прикурил и начал сначала. Прослушивания записи допроса в необычном формате он не стеснялся, в любом ведомстве есть люди, которым прощается многое. Кряжин относился именно к этим людям. Тем паче, что он не собирался предъявлять эту запись в суд. В суде появится другая, та, что будет записана после окончания расследования. На которой уже не будет слышно этих срывов с баритона на фальцет, сумбура и прочего. Зачем загружать судей лишним напряжением мозгов при расшифровке подобных «черных ящиков» – «самописцев», если они и без того способны развалить любое дело?
– Ладно, Иннокентий Игнатьевич, я делаю сноску на ваше волнение. Однако не удержусь от повторения: в данный момент не устанавливается ваша вина в чем-либо. Это ясно? Сейчас мною устанавливается причина и схема написания документа, что предоставлен мне из компетентных органов. Итак, как называлась машина, в которую вы, как значится в явке с повинной, сели?
– Матерь божия... – пробормотал Варанов. – Джип – написано. «Лэнд Круизер». Серый, написано...
– Номер?
Варанов, помня о предостережении, на этот раз возмущаться не стал. Иван Дмитриевич рассматривал шевелящиеся в натуге брови подозреваемого и склонялся к тому, что номер Варанов не помнил по одной простой причине. Он его не знал.
Пока Варанов мучился от необходимости молчать и изо всех сил делать вид, что молчание не напыщенное, а вызвано объективными причинами, Кряжин вынул из ящика стола плотный целлофановый пакет. В нем находилось орудие труда, на языке юристов именуемое орудием преступления. Стальной длинный стержень с насечкой на округлом корпусе, похожий на авторучку.
– Что это, Иннокентий Игнатьевич?
– Это пистолет.
– Еще одна попытка, – разрешил следователь. – И снова делаю сноску на ваше волнение. Как пистолет выглядит, знаем и я, и вы, потому как тысячи раз видели его в кино. Этот же предмет, ничем не напоминающий упомянутое оружие, вы назвали пистолетом. В связи с чем?
Варанов не выдержал:
– В МУРе мне сказали, что из него убили барыгу! Что за дурацкие вопросы вы мне задаете? Пытаетесь установить, насколько я лгал там? А почему уверены, что я не лгу сейчас? Даже если я знаю, как из этого приспособления стреляют, это не доказательство того, что стрелял я! И, представьте, я знаю! Сборке-разборке этого вида огнестрельного оружия меня научили в МУРе! Чуть ли не зачет приняли! И номер машины заставили запомнить: А234БН!
– Прекратите истерику, Иннокентий Игнатьевич, – поморщился Кряжин. – Если бы вы делали те же выводы, что и я, то вряд ли из учителя словесности превратились в хиппи. Откуда у вас валюта, которую вы просаживали вместе с художниками в брошенном доме по улице Сахарной?
– Может быть, мне рассказать как было дело с самого начала? – предложил Варанов.
– Нет, вам рассказывать нужно именно с того места, которое я определил как тему.
– Это деньги из джипа. Я взял их из кармана убитого, когда решил поживиться, – Варанов махнул рукой и поник. Ему было совершенно ясно, что к версии об ограблении трупа тут вряд ли прислушаются. МУР и Генпрокуратура – одна кухня, только расположенная на разных улицах. На Петровке, 38, готовят базу, на Большой Дмитровке эту базу превращают в плацдарм для формирования обвинительного заключения. Простить можно кражу велосипеда, но убийство в любом городе вряд ли простят. Нужен крайний, а в данной ситуации он уже найден.
– Сколько было денег?
Следователь давил и был, по всей видимости, прав. Убийство прощать нельзя, особенно тогда, когда на него самого давят сверху. Варанов был лириком, но с физикой на примитивном уровне был знаком. Если на книгу давить рукой, то книга обязательно будет давить на стол. Стол будет давить на пол, пол – на здание, здание – на Землю. Но Земле эти мизерные катаклизмы по барабану, она образовалась от взрыва, то есть – от высокого давления, и что ей давление какого-то следователя на какого-то бродягу? Замкнутый круг, из которого нет выхода.