Доклад Генпрокурору
Шрифт:
– Вы успокойтесь, гражданин Тимофеев, – перетаптываясь с ноги на ногу, попросил Кряжин. – Пригласите присесть следователя Генеральной...
– Вызывайте повесткой! Моя квартира не следственный изолятор.
– ... прокуратуры, спросите, в чем, собственно, дело. Чаю не прошу, меня в пяти предыдущих квартирах так опоили, что садиться даже не хочется. Я и не сел бы в любом случае, но предложить-то можно было? Или вас действительно лучше повесткой вызывать?
– Обязательно, – подтвердил товарищ Тимофеев. – О-фи-ци-ально. С присутствием адвоката. А сейчас я никаких показаний давать
– Это мы понимаем, – поджав губы, глупо буркнул Кряжин и стал вытаскивать из кармана сотовый телефон. – Старший по дому, это вам не... Васильев! Сейчас бери машину и езжай на Резниковскую, восемнадцать. Я в шестьдесят первой квартире. Захвати с собой постановление... – В трубке по-прежнему висела тишина, и Иван Дмитриевич добавил: – Да, тот самый бланк, в соответствии с «девяносто первой».
Захлопнул на серебристом «samsung» крышку и виновато развел руками:
– Сейчас будет такой официоз, какого свет не видывал. И повестка, и следователь Генеральной прокуратуры, и машина с мигалкой, и наручники, и вы, в эту машину усаживаемый. Если хотите акцент усилить, я сейчас еще в СОБР позвоню, оттуда автобус с парой десятков крепышей пригонят. Я по вашему условному сигналу выйду, а они, типа, опасно, зайдут через окна, двери и подвал. Двор очумеет.
Товарищ Тимофеев почему-то сделал шаг назад, освобождая проход в комнату.
– Представляю, сколько будет разговоров, – добавил Кряжин, делая маленький шажок вперед. – Двенадцатого джип с мертвым депутатом обнаружили у подъезда. Шестнадцатого управдома выметают. А был, будут говорить, нормальный с виду человек. Если не считать компрометирующих контактов с Париж-Дакар.
Управдом вспыхнул, как зарево над Манежем, но тут же погас.
– Вы, товарищ следователь, напраслину наговариваете, право дело. Зачем тут Васильев, спрашивается? Протокол какой-то... Что за «девяносто первая»?
– А это статья, по которой у меня есть все основания задержать вас на сорок восемь часов. Поскольку вы со мной разговаривать не желаете, а обстоятельства дела требуют того незамедлительно, я вас, простите за арго, «лотошу». Постановление окончательное и обжалованию подлежит лишь в Бутырке. А за это время я назначу почерковедческую экспертизу, установлю факт вашей причастности к событиям двенадцатого июня...
– Вы с ума сошли?
– Я – нет. А вы сойдете.
Товарищ Тимофеев стал проявлять признаки запоздалой суеты и глубочайшего разочарования в методах, применяемых следственным аппаратом Генеральной прокуратуры.
– Какую почерковедческую?.. Чей вы почерк будете проверять? Подождите, вы меня совсем запутали! Я не против поговорить, но при таких уязвимых обстоятельствах, как приезд Васильева...
Кряжин пожал плечами и снова вынул «samsung».
– Васильев! Отбой приезду на Резниковскую. Займись «Челси».
(Тариф «Прокурорский»: «Посылай SMS лохам все два месяца следствия за $ 0,00!».)
– Ну?
По тому, в какой позе сидел следователь, товарищ Тимофеев понял, что уйдет он не скоро.
– Что «ну»? – осторожно спросил он.
– Где эта Верка-модистка, Париж-Дакар, Уренгой-Помары-Ужгород?
–
Едва он успел это сказать и задуматься над следующей фразой, как в прихожей мелодично пропел звонок. Тимофеев бросил взгляд на следователя, по лицу которого блуждала наглая улыбка, и направился к двери.
– Сумки возьми! – чччмок!..
– Вера, у меня Генеральная прокуратура... – тихо, с достоинством, ибо Тимофееву хорошо известно, что в комнате слышим каждый звук.
Кряжин вышел в коридор как старинный друг семьи и облокотился на косяк.
– А вот и хозяйка домой пришла, – разглядел он пакеты с провизией, поверх которой в одном лежал рулон туалетной бумаги. – А вы говорите – в сороковой. Или вы «тимуровец», гражданка Семиряжская? Разносите недееспособным харчи от собеса?
– В чем дело, гражданин? – по-бабьи, выпалив первое, что свалилось на язык, взвизгнула Верка.
Через несколько минут, окончательно выяснив отношения, все трое разместились за антикварным столом товарища Тимофеева. Окидывая их короткими, но цепкими взглядами, слушая бестолковую болтовню, на самом деле являющуюся заговором, Кряжин продолжал осматривать квартиру. Семиряжская говорила одно, товарищ Тимофеев другое, потом они, обработав между собой один вопрос, переходили ко второму. Иван Дмитриевич слушал бы это бесконечно, настолько забавен был ему этот наивный процесс сбить с толку его, сорокадвухлетнего ужика, почти двадцатку отдавшего прокурорскому следствию.
– Все? – уточнил он, улыбаясь одними глазами. – С основной линией поведения определились? Теперь будем разговаривать. Вспомним двенадцатое июня. Именно утром этого дня мальчишкой из двадцать второго дома по улице Резниковская был обнаружен труп депутата в джипе, припаркованном к подъезду этого дома. Кто что видел?
Никто не видел ничего. Кто бы мог подумать иначе?
– Вот это меня и настораживает, – признался Кряжин. – Если бы Вера Анатольевна сразу призналась в том, что видела неизвестного мужчину той ночью, я бы успокоился и увел свое подозрение в другое русло. А так – нет, не получается... Вы свои первые показания помните, Семиряжская?
– Чего ночью не покажется!
Кряжин развел руками, и маленький «samsung» вновь сверкнул под солнечными, пробивающимися сквозь оконный переплет лучами. «Я вынужден задержать вас по подозрению в совершении преступления...»
– Как это? – в унисон опешили собеседники.
– А вот так. Бутырский хутор, свидания по пятницам. Но не между собой, как обычно у вас бывает, а с родственниками. При таком разговоре, товарищи Тимофеевы-Семиряжские, другой альтернативы нет.
Взрыв возмущения, хоть и без смертельной бледности, был впечатляющ. Кому охота выслушивать подобные обвинения? Нет у него другой альтернативы.. А жалобу на имя Генерального не хочешь?!