Доктор Данилов в тюремной больнице
Шрифт:
«Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой и насиловали коз. В этом мире убивали за пачку чая. В этом мире я увидел людей с кошмарным прошлым, отталкивающим настоящим и трагическим будущим. Я дружил с человеком, засолившим когда-то в бочке жену и детей».
В ФБУ ИК 13/21 собак не ели и коз не насиловали, вроде и за пачку чая не убивали. Во всяком случае, Данилов о таком не слышал. Но мир этот действительно был ужасен. Возможно, именно для того, чтобы подчеркнуть подобный ужас, упомянул писатель о дружбе «с человеком, засолившим когда-то в бочке жену и детей». Невозможно представить, чтобы в реальной жизни нормальный человек (а Довлатов в представлении Данилова был таким) мог бы дружить с подобным отморозком. Нет, точно для красного словца
«Но жизнь продолжалась. Более того, здесь сохранялись обычные жизненные пропорции. Соотношение добра и зла, горя и радости — оставалось неизменным. В этой жизни было что угодно. Труд, достоинство, любовь, разврат, патриотизм, богатство, нищета».
Данилов подумал о том, что патриоты среди спецконтингента ему пока не попадались. Может, у заключенных просто не принято этим козырять? Вообще что такое патриотизм? Каждый ведь понимает его по-своему. Применительно к нему вспомнился полковник Агабобов с военной кафедры, сочностью и яркостью выражений не уступавший недавно скончавшемуся премьеру Черномырдину: «Как стипендию от государства получать, так все вы патриоты, а как служить идти, так инвалиды», — укорял студентов Агабобов. И добавлял сакраментальное: «Армия не просто делает из мальчика мужчину, она его вообще делает!» Самое трудное было слушать Агабобова с серьезным выражением лица, ибо всем, дерзнувшим даже улыбнуться, грозили неприятности на зачетах и экзамене. Спроси кто самого Данилова, в чем заключается его патриотизм, он бы затруднился с ответом, уж очень емкое многогранное понятие.
«В ней были люмпены и мироеды, карьеристы и прожигатели жизни, соглашатели и бунтари, функционеры и диссиденты. Но вот содержание этих понятий решительным образом изменилось. Иерархия ценностей была полностью нарушена. То, что казалось важным, отошло на задний план. Мелочи заслонили горизонт. Возникла совершенно новая шкала предпочтительных жизненных благ. По этой шкале чрезвычайно ценились — еда, тепло, возможность избежать работы».
Насчет иерархии ценностей верно сказано. Раньше Данилов и не представлял, насколько это верно, пока не увидел, как ел один из пациентов в медчасти. Откусит кусок хлеба, зажмурится от удовольствия, медленно прожует и проглотит. Потом откусит сало, так же тщательно будет жевать, будто совершает какой-то важный ритуал. А другой подобным же образом ел шоколад. Отправлял в рот квадратик, отломленный от плитки, не жевал, ждал, пока шоколад растает, затем растирал языком по небу, качал головой и щурил глаза. Было ясно, что человек не просто лакомится шоколадом, а на какие-то мгновения, пусть и считанные, переносится из колонии в свою прежнюю вольную жизнь. Это не просто еда, а какое-то волшебство, пронзающее время и пространство.
«Обыденное становилось драгоценным, — словно прочитав мысли Данилова, продолжал писатель. — Драгоценное — нереальным. Открытка из дома вызывала потрясение. Шмель, залетевший в барак, производил сенсацию. Перебранка с надзирателем воспринималась как интеллектуальный триумф».
Триумф триумфом, но к чему приводят подобные перебранки, Данилов видел не раз. В лучшем случае — оттянут дубинкой, в худшем — отделают и закроют в штрафной изолятор. Да и перебранки-то не получится, больше одного раза огрызнуться осужденному не дадут. Впрочем, может, там, где служил Довлатов, были свои, более либеральные порядки или, может, перебранку устраивали авторитетные зэки, к которым сотрудники стараются относиться мягче?
Надо же, никогда Данилов не мог предположить, что будет вот так, не читать, а прямо-таки препарировать книгу, рассказывающую о местах не столь отдаленных. Интересного про неволю Данилов читал мало. «Остров Сахалин» Чехова, «Колымские рассказы» Шаламова, «Мотылек» (автобиографию французского каторжника) и «Зону».
За «Архипелаг ГУЛАГ» принимался однажды по совету матери, но не осилил. Недавно полез посмотреть, не писал ли чего Солженицын о тюремных врачах, и наткнулся на это: «Тюремный врач — лучший помощник следователя и палача. Избиваемый очнется на полу и слышит голос врача: „Можно еще, пульс в норме“. После пяти суток холодного карцера врач смотрит на окоченелое голое тело и говорит: „Можно еще“. Забили до смерти — он подписывает протокол: смерть от цирроза печени, инфаркта. Срочно зовут к умирающему в камеру — он не спешит. А кто ведет себя иначе — того
И еще когда-то давно смотрел фильм, про американца или европейца, угодившего в турецкую тюрьму по обвинению в контрабанде наркотиков. Она впечатлила своими жестокостями, а название фильма забылось напрочь. Стивена Кинга с его «Зеленой милей» и «Побегом из Шоушенка» Данилов всерьез не воспринимал, хотя оба фильма ему нравились, и «Граф Монте-Кристо».
Глава десятая
Бумажная любовь
Отбывать срок вообще скучно и тягостно, а если никто не приезжает на свидания, не привозит и не шлет передач, то тяжело вдвойне. Без передач еще и голодновато.
Свидания бывают двух видов — краткосрочные, продолжительностью до четырех часов, и длительные, до трех суток. Свидания — это не просто возможность увидеться с родными и забыть на время про зону, а нечто несравнимо большее, словами непередаваемое. Угрозой лишения свидания от заключенного можно добиться многого.
Краткосрочные свидания с осужденными, отбывающими наказание в исправительной колонии, проходят в длинной комнате, разделенной надвое сплошной, от потолка до пола, решеткой. Она очень частая, с мелкими ячейками, которые исключают возможность обмена предметами, разве что сигарету просунуть удастся. От нее скоро начинает рябить в глазах.
Стены и решетка выкрашены в традиционные зеленые цвета, только стены на пару тонов светлее. На каждой половине — своя металлическая дверь. Двери выкрашены той же краской, что и стены, сливаются с ними, не сразу и различишь.
С обеих сторон к решетке сплошняком приставлены столы, привинченные к полу, которые нельзя сдвинуть. Рядом стоят стулья, которые можно передвигать с места на место. Во время свиданий по одну сторону сидят в ряд заключенные, по другую — приехавшие на свидание родственники. За общением постоянно надзирают сотрудники колонии. Когда в помещении много народу и все говорят, стараясь перекричать друг друга, чтобы слышнее было на противоположной стороне, гвалт стоит ужасный — не каждое слово расслышишь. Сотрудники практически не обращают внимания на то, что говорят осужденные и родственники, больше следят за тем, чтобы ничего не передавалось через решетку. В следственных изоляторах большое внимание уделяется обмену информацией, потому что там содержатся не осужденные, а подследственные, которые при помощи сообщников на свободе могут повлиять на ход разбирательства.
В соседнем помещении, оборудованном двумя сдвинутыми вместе столами и стоящими на них электронными весами, происходит прием передач. Отбывающим наказание в исправительных колониях строгого режима разрешается получать в год четыре посылки или передачи весом до двадцати килограмм. Для находящихся в строгих условиях содержания (в помещениях камерного типа) норма вдвое меньше. Тем, кто отбывает наказание в ШИЗО, посылки выдаются после выхода оттуда.
Сотрудницы, принимающие передачи, традиционно считаются врединами. Здесь действительно можно озлобиться, изо дня в день выслушивая необоснованные укоры, требования, обвинения и даже оскорбления. Приемщицы (их еще называют «дачницы») не устанавливают порядков, всего лишь руководствуются ими в своей работе. Но выслушивать им приходится за всех, кто сверху. Компромиссов обычно не бывает: сказано, что можно и нельзя, значит, так и будет. Сыпучие продукты (например, сахар) должны передаваться в прозрачных пакетах, причем насыпать следует немного, не больше килограмма, чтобы удобно было прощупывать, сигареты — в такой же таре, россыпью, конфеты «раздетыми», освобожденными от фантиков и ссыпанными в прозрачный пакет… Крупы и прочие продукты, подлежащие тепловой обработке, «дачницы» не принимают, потому что осужденным запрещено готовить себе еду. Можно только залить кипятком «бомжпакет» — упаковку с едой быстрого приготовления.
Обычно передают сало, копченую или полукопченую колбасу, сыр, долго хранящуюся рыбу холодного копчения, супы и каши быстрого приготовления, бульонные кубики, растительное и сливочное масло, сахар, сгущенку, конфеты, шоколад, чай, кофе, какао, лук, чеснок, орехи, сухофрукты, хлеб, сухари, пряники, печенье, мед (принимают только прозрачный, не засахарившийся). Консервы в жестяной таре передавать нельзя, сгущенку надо переливать в прозрачную пластиковую бутылку. А то мало ли что закатают в банку…