Доктор Постников
Шрифт:
Сколько он находился в этом состоянии, Петр не помнил. Лиц тех, кто оказывал ему помощь, не видел. Он даже не знал, кто его привез домой и кто уложил в постель, но язык, на котором разговаривали рядом, несмотря на шум в ушах, запомнил – говорили по-немецки. Весь остаток дня и всю ночь Петр проспал, не шелохнувшись. И сон действительно полностью восстановил его силы – лишь шишка на лбу напоминала ему о вчерашнем происшествии.
«Вот оказывается, что со мной вчера произошло». Продолжая поглаживать ушиб, подумал Петр. Он встал, подошел к окну и выставил раму. Поток свежего воздуха наполнил комнату весенней прохладой. Больное место на лбу приятно холодило. Он несколько раз полной грудью вздохнул пахнущий талым снегом и весной апрельский
Петр не обращал никакого внимания на перепалку батюшкиных холопов. Он как зачарованный смотрел на золотистые солнечные лучи, которые на ветвях раскидистого дуба, росшего в их саду, играли друг с другом в прятки, и улыбался. Насладившись прелестью весны и послушав пение птиц и, не вставляя раму в окно, спустился в сени.
Деревянным ковшиком он разбил тонкую корку льда в кадке, зачерпнул ледяную воду, вышел на крыльцо, сполоснул лицо и прополоскал рот. Затем поднялся на второй этаж, зашел в крестовую комнату, опустился на колени перед образами, трижды перекрестился на иконостас и, отбивая поклоны, прочел молитву мытаря.
Когда он вернулся в свою комнату, у дверей его уже ожидал холоп Микола c хлопчатобумажным кафтаном в руках. Ферязь Петра, еще мокрая после вчерашней стирки, висела в сенях. Он вообще любил носить кафтан, особенно с удовольствием надевал его зимой вместо охабня. Кафтан, хоть и не такой теплый, был удобным, легким и не стеснял движений, а из-за своего серого цвета был практичным в носке.
Микола, здоровый, крепкий парень лет двадцати пяти, по рождению дворянин, остался без гроша после того, как его родитель промотал все нажитое имущество и, чтобы не подохнуть, по его собственному выражению, с голоду в какой-нибудь придорожной канаве, по жилой записи, за прокорм, продал себя дьяку Василию Постникову в пожизненные холопы. В доме Постниковых Микола появился, когда Петру было еще только семь годков. Хозяйский сынишка ему очень понравился, и он всем сердцем привязался к мальчику. Новый дядька во всем потакал малышу, везде брал его с собой. Однажды в Масленицу на пустыре за Китайгородской стеной проходили кулачные бои. Одним из участников этих боев был Микола, а так как он иногда на самой усадьбе обучал этому народному искусству маленького барчонка, то и решил взять его с собой – пусть, мол, малыш посмотрит, как выглядит настоящий кулачный бой. Конец боев был печальный. Микола ушел оттуда едва живой, но довольный, потому что его противника унесли с поля на руках. Но, когда об этом узнал Василий Тимофеевич, наказание было суровым и последовало незамедлительно. За то, что без разрешения водил хозяйского сына смотреть запрещенные царевым указом игрища и подверг ребенка опасности, холоп получил двадцать пять ударов батогами. Почти неделю Микола пластом пролежал в подклети. И все это время маленький Петр ухаживал за своим любимым наставником, прикладывая к разорванной ивовыми прутами спине разные травы, о которых ему говорил Микола.
– Будь здрав, Петруня, – приветствуя низким поклоном хозяйского сына, сказал Микола. – Как почивал?
– И ты будь здрав, Микола, – отвечал Петр добродушно, входя в горницу. – Хвала тебе, добре спал. А что это Глашка с утра орет как резаная, случилось что?
– Да нет, – ухмыльнулся в кулак Микола, – торопила меня, чтоб я быстрее дров натаскал в баню да чтоб еще сеном матрас набил. Ну что с нее взять? Дура, она и есть дура. Чево тут делов-то. – Микола расправил кафтан, чтобы Петру было удобно его надевать. – Я уже все для твоей матушки заранее приготовил, а эта глупая баба простоволосая… – Эх! – махнул он рукой.
– Да, кстати, а что матушка? – перебил Миколу Петр, поправляя на плечах кафтан. – Как она себя чувствует?
– Бог милостив, – перекрестившись, ответил слуга. – Мальчонком наша боярыня разрешилась. Братик у тебя народился, Петруня.
– Что ты говоришь?! – восторженно воскликнул Петр. – Здоров ли братец-то?
– Бог милостив, – улыбаясь, повторил Микола. – Я сам не видал, но Глашка, стерва, сказывает, добрый хлопец, все кричит, чего-то просит…
– А можно ли мне видеть его?
– Нет, никак нельзя. Повитуха никого пущать не велела, чтобы не случилось какой-либо прилипчивой хворобы.
– А долго ли еще матушке в бане находиться?
– Прасковея сказывает, для полного очищения еще денек нужен, меньше никак нельзя.
– А тятя где?
– Боярин Василь Тимофеевич после разговора с немчурой, что тебя надысь лошадью задавила, отбыл в Посольский приказ. Сказывал, чтобы ни к обеду, ни к ужину не ждали, а чтобы ты, отрок, завтра, то есть, значит, сегодня, – уточнил Микола, – обязательно в лекарску школу шел.
– Хорошо Микола, – улыбнулся Петр, – я знаю.
Глава вторая
Первая кровь
Тяга к медицине у Петра появилась еще в раннем отрочестве, когда он впервые увидел, как из раны струится кровь. Это случилось как раз в день его рождения, в июне, тогда ему исполнилось только девять лет, и в тот же год батюшка определил его в школу при лютеранской церкви для обучения грамоте и немецкому языку. Микола ко дню именин решил сделать своему любимцу подарок – вырезать деревянного коня из толстого липового чурбана, который уже давно сох под навесом. День выдался солнечным и теплым. Микола пристроился на лавке в тени разлапистого дуба и стал обрабатывать чурбан топором, снимая с него лишнее. Вскоре, когда полено приобрело нужные очертания, он, положив его на колени, долотом придал ему более четкие контуры будущего коня, а затем ножом стал вырезывать плавные линии и изгибы. Холоп ловкими привычными движениями снимал с податливого дерева тонкую, с прожилками, прозрачную стружку, которая мягко падала около его ног. Петр в это время сидел напротив на низком чурбане и играл со стружкой. Он горстями брал ее с земли и подбрасывал в воздух. Та, просвечиваясь солнечными лучами, янтарными кольцами плавно падала вниз, вызывая у Петра бурю восторга.
Когда Петр взял очередную горсть стружек, нож у Миколы за что-то зацепился, сорвался и, описав дугу, молниеносно вонзился в его левую руку, чуть ниже локтя. Струя алой крови фонтаном брызнула из раны. Слуга вскочил, зажал правой ладонью рану и стал озираться по сторонам, будто что-то ища. Малыш в этот момент собирал с земли очередную охапку стружек, но вдруг почувствовал, как что-то липкое брызнуло ему в лицо. Он уронил стружки и провел руками по лицу. С испугом в глазах Петр повернулся к дядьке и, показывая ему окровавленные ладони, дрожащим голосом сказал:
– Микола, смотри – кровь! – Его нижняя челюсть затряслась, на глаза навернулись слезы, но не скатились, а остались висеть на ресницах. Петр сухо, как будто закашлявшись, захныкал:
– Микола, откуда у меня кровь?
– Петруня, барчонок мой хороший, не бойся, это не твоя кровь. – Слуга нервно стал успокаивать мальчика. – Прости меня такого неловкого, это из моей дурацкой руки на тебя кровь брызнула. Вот дьявол, – продолжал сокрушаться Микола, – ну какой же я неуклюжий, видел же, что сучок торчит, так нет, потянул дальше, будто кто под руку толкнул, вот оно и сорвалось.
Удерживая правой рукой порез, он локтем пытался оттереть от крови щеки и шею мальчика.
– Уж ты прости меня, барчонок мой любимый, холопа твово нерадивого. – И он прижал к себе локтем правой руки голову Петра.
– Хотел тебя порадовать к твоим именинам, – слуга кивнул в сторону валявшейся на земле недоделанной, залитой кровью деревянной игрушки, – а оно, вишь, как вышло, заместо коня сам себе руку срезал. Стало быть, криворук я стал. Да еще тебя всего кровью забрызгал, Господи, Матерь Божия, все исподнее твое испачкал. Эх, ма, – горестно вздохнул холоп.