Доктор велел мадеру пить...
Шрифт:
Сначала партизаны вынуждены скрываться в штольнях и пещерах каменоломен под Одессой из-за того, что город оккупирован фашистами, объявившими партизанам войну не на жизнь, а на смерть.
Наружу не высунуться: каждая вылазка в город чревата гибелью.
Но и в самой последней, заключительной стадии борьбы партизаны столкнулись с непреодолимым препятствием - физической невозможностью выбраться на поверхность, ибо многие штольни взорваны, а все известные выходы из катакомб завалены
И все же им удается вырваться из лабиринта.
Они оказываются на выступе скалы над морем, овеваемые свежим морским ветром и освещенные солнцем - живые и свободные.
И звучит фраза, которую произносит один из персонажей романа, но которая в действительности также вырывается из глубин авторского подсознания:
– Я же говорил, что мы бессмертны!
Позволю себе высказать еще одно соображение, связанное с упомянутым романом.
Помню, меня несколько смутило его название - "За власть советов".
Оно показалось мне совсем не точным.
Лучше было бы, если бы отец назвал его как-нибудь иначе. Ну, например, "За Родину, за Сталина".
Все-таки, говоря откровенно, власть была не у Советов, а у Сталина и других вождей. Так что название "За власть советов" немножечко принижало значение борьбы с немецкими фашистами, которые вели Петр Васильевич Бачей и его сын пионер Петя, случайно оказавшиеся в одесских катакомбах.
А уж теперь-то я точно знаю, что никогда у Советов никакой власти и не было.
У партии, у органов - да, а у Советов - нет.
В составе тетралогии этот роман, сильно сокращенный, получил новое название - "Катакомбы", то есть название приблизилось к самому первому - "Одесские катакомбы".
Сейчас, размышляя над возней с названием, я прихожу к выводу, что связанный с романом скандал вызван недовольством идеологического начальства именно неудачными названиями - и первоначально данным роману его автором и вторым, измененным по требованию того же начальства но не вполне политически внятным.
– Советские редакторы любят менять названия произведений, - повторял отец, имея в виду, наверное, и историю со своим романом "За власть советов".
(Я не был редактором, но поменять название тоже хотел...)
Он отлично понимал, что победоносно бороться с этим было невозможно, как со стихией.
Кстати сказать, и с названием второй части тетралогии "Волны черного моря" - "Зимний ветер" не все было благополучно. По своему обыкновению отец хотел назвать эту вещь "Черный ветер" - стихотворной строкой из поэмы Александра Блока "Двенадцать".
Помните?
Черный ветер
Белый снег...
Неизвестно, почему этого не произошло, можно только лишь строить догадки...
В семейном архиве сохранилась старая, чуть ли еще ни первых после военных лет фотография, на которой отец сидит в траве под сосной на нашем дачном участке в Переделкине, а рядом с ним мы, его дети - старшая сестра Женя стоит с котенком в руках и я сижу у отца под боком.
Женя - в коротеньком летнем платьице, я - голышом в черных трусах до колен.
А вот наш папа - в удивительном наряде.
На голове монгольский национальный головной убор, по очертания напоминающий буденовку, только понарядней - твердый, прошитый цветными нитями.
Сам же отец запахнут в длинный со стоячим низеньким воротником парчовый халат до пят, на ногах - национальные сапоги, жесткие, расшитые шелковыми узорами и с загнутыми вверх мысами.
Крепкие, изящные папины пальцы, выглядывающие из широкого рукава, сжимают длинный в узорах мундштук узкой монгольской трубки.
Недавно отец вернулся из поездки в Монголию и оттуда привез подаренный ему руководителем страны маршалом Чайбалсаном (на всю жизнь запомнил странную фамилию) национальный наряд, в котором и решил позировать фотографу.
Это был, кажется, корреспондент из Москвы.
На фотографии лицо у отца темное, светятся белки глаз.
В странном одеянии он и сам кажется странным, чужим, каким-то восточным. (Он рассказывал, что в гимназии у него было прозвище "китаец").
Позже отец весело вспоминал разные эпизоды посещения далекой страны, в частности бесконечные пиры и утренние пробуждения, когда в комнату входил маршал с бутылкой советского шампанского и тут же предлагал выпить за дружбу.
Небольшого размера старая фотография.
Русский человек в подмосковном летнем лесу в диковинном наряде. Причуда, да и только. А вот и нет! Поездка в Монголию, где отец волей случая побывал сразу же после войны, задела его душу вовсе не пирами и утренними опохмелками в гостевых правительственных юртах, а чем-то значительно более важным, глубинным, что нашло отражением в его будущем творчестве, в "новой прозе".
Буддийские храмы, древности, кровавые революционные легенды.
Много лет спустя, в конце шестидесятых мне посчастливилось побывать с отцом в Улан-Баторе, где в местном историческом музее отец обратил мое внимание на удивительный, "людоедский" экспонат - засохший комочек человеческого сердца, вырванного из груди поверженного врага и привязанного лентой к древку революционного знамени.
Волнующе описаны религиозные ритуалы в буддийском храме и дворец Богдагегена в повести "Святой колодец".