Доктора флота
Шрифт:
— Мне? За что? — Миша плохо понимал, что говорила Лина. Он видел совсем близко ее широко расставленные глаза, ощущал ее дыхание, и это волновало его.
— Если бы не ты, разве приехали два знаменитых профессора? У них таких Геночек тысячи.
За столом Лина оказалась между Алексеем и Пашкой. На душе у всех было торжественно и странно тревожно будто неслышно звенела внутри туго натянутая струна.
— Чтобы вы, мальчики, остались живы! — сказала, слегка ударяя на «о», хозяйка дома Зойка Демихова. — Мы будем ждать вас.
Она подняла бокал и выпила до дна. Все остальные девушки последовали
— Двое суток не спала, а заместо того, чтоб на койку завалиться, сюда прибежала. Скажете, не дура? Ведь опять спать не придется.
— Почему? — удивленно спросил Миша. — Разве у вас нет выходных?
— «Почему»? — передразнила бригадирша. Она перебросила косу с груди на спину, и Миша подумал, что давно уже не видел такой толстой длинной косы. — Война потому что, хлопче. Не о сне думать приходится, а чтоб танков побольше послать на фронт. — И вдруг, не колеблясь, с режущей душу откровенностью, стала рассказывать о своей жизни: о покойном отце, жестоком пьянице, о матери. В тринадцать лет она осталась сиротой, три года воспитывалась в детдоме, в семнадцать уже пошла работать. — Замужем была, — призналась она. — Только бросил он меня. Другую нашел. Теперь опять девка.
После ужина играли в «бутылочку». Когда горлышко указывало на бригадиршу, она охотно подставляла свои мягкие, пахнущие молоком, губы и закрывала глаза.
— Давайте в «испорченный телефон», — предложила Анька.
Юрка Гурович хитро ухмыльнулся, наклонился к ее уху и невнятно проговорил:
— Игла Бира с мандреном.
Анька удивленно подняла брови и передала дальше. Последняя, Зойка Демихова, сказала:
— Игра бирка с мандражом.
Парни хохотали. Смущенные девчонки недоумевали.
Пашка вел себя по-светски — танцевал со всеми, шутил. Зойка принесла ему гитару, и он запел:
Сегодня наш последний день в приморском ресторане. Упала на террасу тень, зажглись огни в тумане. Прилив лениво ткет канву узором нежным кружев. Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин.Когда он закончил, все долго молчали. Нет, ничего не скажешь, поет Пашка здорово, но эта песня прозвучала по-особенному, так, что у девчонок выступили слезы. Алексей, который весь вечер сидел мрачный и непрерывно курил, тронул Пашку за плечо, шепнул:
— Выйдем в коридор.
Миша понимал, что рациональная душа командира отделения, не терпевшая неясностей, жаждала определенности.
В коридоре было тихо. Вероятно, ребята разговаривали вполголоса, потом отворилась дверь и Алексей позвал Лину.
— Завтра мы уезжаем на фронт, — сказал Алексей, не замечая, какой у него глухой, словно деревянный голос, едва девушка закрыла дверь и остановилась в тускло освещенном коридоре. — Мы хотим знать, кого из нас ты любишь?
Лина стояла, наклонив голову. Лица ее не было видно. Пашка молчал. Алексей даже не смотрел в его сторону. Щекин был ему противен. Только вчера он ночевал у очередной поклонницы. Но пусть Лина разберется во всем сама. Не станет же он рассказывать ей об этом.
В полумраке коридора было видно, как вспыхивает в его руке от непрерывных затяжек папироса.
Лина вздохнула, подняла голову, беспомощно посмотрела на парней.
— Я люблю вас обоих, — сказала она и попыталась улыбнуться. — Да, да, честное слово.
— Так не бывает, — сурово прервал Алексей. В стремлении поставить все точки над «и» он был непреклонен. — Кого больше?
— Не знаю, мальчики. Мне нужно разобраться в себе. Обещайте писать оба. Обещаете?
— Ты будешь ждать нас? — спросил Алексей.
— Помните, у Бернарда Шоу: «Я готова ждать вас всю жизнь, если, разумеется, это будет недолго», — пошутила Лина и тотчас же умолкла. — Конечно, мальчики, я буду ждать вас.
В четвертом часу ночи Алексей с Пашкой пошли провожать Лину. Остальные улеглись поперек широкого дивана, дурачились, целовались. Бригадирша была ласковая, смешливая, только иногда, когда Миша очень смелел, она отводила его руку, говорила, смеясь:
— О, ни, хлопчику. Це не треба.
Утром Миша провожал бригадиршу в общежитие. Они проходили мимо высоких мрачных стен бывшего Преображенского девичьего монастыря. Миша сказал:
— Тебя бы туда, в монашки. — Сейчас, при свете первых солнечных лучей, он увидел, какое у Таи утомленное землистое лицо, синие круги под глазами и что лет ей не меньше двадцати семи-двадцати восьми. Ему стало жаль ее — много работающую, невысыпающуюся, с неустроенной судьбой, но веселую, неунывающую. — Я напишу тебе, — неожиданно сказал он. — Только куда писать?
— А ты на Анькин адрес посылай, — обрадовалась Тая и благодарно сжала его руку.
В пять часов вечера во дворе Академии состоялось последнее торжественное построение. Начальник Академии Иванов, маленький полный бригврач со стойкой репутацией доброго и справедливого начальника, его заместители, придира и строевик полковник Дмитриев и начальник политотдела полковой комиссар Реутов, капитан Анохин стояли перед строем. Чуть в стороне большой шумной группой теснились профессора, преподаватели, их жены, дети. Александр Серафимович стоял вместе с женой Юлькой и дочерьми. Рыжие Юлькины волосы развевались по ветру.
— Как красный флаг над колонной, — засмеялся Васятка. Ничто не могло испортить ему настроения. Оно у него было устойчивым, как летняя жара в пустыне Сахара.
Начальник Академии говорил кратко:
— Помните, что мы, ваши командиры и преподаватели, хоть и остаемся пока здесь, в тылу, всей душой, всеми помыслами и делами будем всегда с вами. Мы уверены, что курсанты Военно-морской медицинской академии с честью пронесут по дорогам войны наше знамя и умножат славу выпускников, сражающихся на фронтах! — Голос начальника Академии дрогнул, он умолк, но быстро овладел собой, продолжал: — В присутствии всего профессорско-преподавательского состава я торжественно заверяю, что двери Военно-морской медицинской академии будут всегда открыты для вас. Исполните свой долг и возвращайтесь. Мы с радостью снова примем вас в свою родную семью!