Доктора флота
Шрифт:
Девятый класс Алексей заканчивал в Житомире. Он здорово повзрослел, возмужал, учился на круглые «отлично». По-украински они назывались «видминно». Теперь его интересовали математика, бокс. В полулегком весе он занимал среди юношей третье место в городе.
— Хоть и переезжали мы с тобой с места на место, Маруся, — сказал однажды отец, — а сын у нас вырос неплохой.
— Неплохой, — вздыхала мать. — Но, понимаешь, Коля, серьезный он не по возрасту. Молодость пролетит, а погулять не успеет…
— Успеет, — смеялся, отец. — Вся жизнь впереди.
Алексей действительно был собран,
— У меня есть идиотская черта подвергать свои поступки тщательному анализу, — в минуты откровенности говорил он своему другу. — Все думаю, почему так получается: хочу быть честным и все-таки иногда обманываю родителей, девчонок. Хочу всегда держать слово, а получается не всегда. И от этого внутри раздвоенность, неудовлетворенность.
— Не мудрствуй, Сикорский, — успокаивал приятель. — Живи проще. Мир и без того сложен. Не усложняй его еще больше.
— Хотел бы, да не получается.
В десятом классе Алексея все настойчивее и острее беспокоил вопрос: кем быть? Как многие десятиклассники, Алексей мечтал о профессии моряка. Дальние плавания, экзотические страны, кокосовые пальмы, коралловые рифы — у какого юноши от этих слов не начинало сильнее стучать сердце?
На медицинской комиссии в поликлинике врач-окулист нанесла первый чувствительный удар. Оказывается, он дальтоник! Плохо отличает коричневый цвет от зеленого. Вывод комиссии не оставлял сомнений: «В строевые и инженерные морские училища не годен».
Алексей стоял в растерянности у стола председателя комиссии, держа в руке ставшую ненужной медицинскую карту, не зная, что предпринимать дальше.
— Попробуйте подать документы в Военно-морскую медицинскую академию, — неожиданно предложил председатель, пожилой военврач в армейской форме. В его бесцветном лице запоминался лишь рот, крохотный, как горлышко бутылки. Он утопал в глубоких складках щек.
Стать врачом? У них в роду не было ни одного врача. Можно ли посвятить всю жизнь этой профессии? И одобрит ли отец его выбор? Впрочем, он обмолвился однажды, что жалеет, что не стал доктором.
— А меня примут?
Военврач полистал толстый справочник.
— Попробуйте. Тут написано: «Индивидуальный подход».
Перед тем как отправлять документы в Ленинград, Алексей решил проверить себя. Он все должен делать обдуманно, обстоятельно, без спешки. Начнешь учиться и обнаружишь, что не переносишь вида операций, человеческой крови, а отступать будет поздно.
После занятий в школе он пошел в приемный покой железнодорожной больницы. В маленькой комнатке за покрытым простыней столом, окруженная тремя телефонами, сидела медицинская сестра и читала «Огонек». Больше никого не было.
— Мне бы хотелось увидеть дежурного врача, — сказал Алексей.
— Посидите. Сейчас придет.
Вскоре появился низенький щупленький мужчина с седым хохолком на голове. «Суворов», — подумал Алексей и сказал:
— Я ученик десятого класса, хочу стать врачом. Но не уверен, что смогу вынести вид операций, крови.
«Суворов» с любопытством взглянул на него из-под густых бровей, жестом пригласил к себе в комнату.
— Так, — сказал он. — Значит, не уверены. В медицине, юноша, ни в чем нельзя быть уверенным до конца. Такая это профессия. Чем дольше работаешь, тем больше сомневаешься. Это говорю вам я, старый врач Иосиф Гринберг. — Он достал из шкафа чистый халат, протянул Алексею. — Будете дежурить со мной. Мать предупредили?
Около одиннадцати часов вечера привезли молодую женщину. Она попала под поезд. У нее были раздроблены бедро и голень.
— Специально для вас, — сказал доктор Гринберг. — Такие случаи бывают нечасто.
Алексей видел все — тяжелую операцию, переливание крови, искусственное дыхание, изнурительный до полного физического истощения труд хирурга, потом белое, будто уже неживое лицо больной. Все, до момента ее смерти от шока. Это произошло в четыре двадцать утра.
— К сожалению, это случается, юноша, — сказал доктор Гринберг, восстанавливая ход операции в операционном журнале. — Но неверно думать, что хирургия бессильна. Это был бы глубоко ошибочный вывод. А сейчас идите домой. Я должен немного отдохнуть.
Было воскресенье. Родители спали. Алексей прошел к себе в комнату, разделся, лег под одеяло. Сон не шел. Перед глазами неотрывно стояли увиденные ночью картины: белое, без кровинки лицо женщины, выпачканные кровью руки хирурга, лежавшая в тазу ампутированная нога. Он слышал тяжелое дыхание врача, его отрывистые команды, испуганный голос наркотизатора: «Пульс исчез!» Но главное он понял — врачом быть сможет.
На экзамены в Академию его привез отец. Июльское утро выдалось теплое, свежее. Ночью прошел дождь и лужи на улицах блестели, а от свежепромытых стекол витрин разбегались веселые зайчики. В начищенных до блеска хромовых сапогах, в гимнастерке, перепоясанной новыми хрустящими ремнями, отец довел его до входа в Гренадерские казармы, обнял, погладил по мягким волосам, по мальчишескому теплому затылку.
— Ни пуха, сын.
— К черту, — сказал Алексей и вошел в проходную.
Васятка лежал на второй полке и, почти не отрываясь, смотрел в окно. Там с небольшими интервалами мелькали пригородные дачные поселки — домики с верандами, раскрашенные в яркие цвета, по глади озер скользили лодки, на перронах толпились люди. Женщины в легких платьях, мужчины в светлых рубашках «апаш» с короткими рукавами. День, видимо, стоял теплый, безветренный. Потом Васятка увидел большие кирпичные дома, магазины, двигающийся почти параллельно поезду другой поезд, только короткий и без паровоза.
— Чудно, — сказал Васятка.
— Слезай, Сибирь, — произнес молодой мужчина — сосед по купе, с которым они вместе ехали четверо суток. — Раз трамваи ходят — значит Ленинград.
— Чо? — переспросил Васятка.
— Чо-чо, — передразнил его мужчина. — Слезай, говорю, приехали.
Васятка спрыгнул на пол, неспешно надел вышитую домотканую рубаху, подпоясал ее сыромятным ремешком, вытащил из чемодана подаренные отцом сапоги, задумался. Лето сейчас, жарко. Может, лучше в ичигах остаться, в которых ехал? Но, подумав, снял ичиги и обул сапоги.