Докторица
Шрифт:
Вечером четыре экипажа улетели в темноту работать. Без шума и гама, без всякой суеты, завели моторы, прогрели и по укатанному снегу скользнули неясными тенями, чтобы буквально через десяток минут раствориться в окружающей ночной темноте, ведь даже стрёкота моторов уже не стало слышно. И как я ни прислушивалась, так ничего и не услышала, пока через час с лишним не появился потихоньку нарастающий стрёкот, вслед за которым на поле приземлились две машины. Вылезшая из одной из них Зоя случайно увидела меня и погнала немедленно спать, вторая пара летала куда-то гораздо дальше и должны были вернуться только через три часа. Вообще, сейчас полк отдыхал, во время наступления в среднем экипажи делали по семь-восемь вылетов за ночь, в течение двух месяцев в таком режиме людей здорово измотали, и сейчас щадящий режим был вместо отдыха на переформировании. Но задачи есть, и летать всё равно приходится, хотя и нагрузка очень небольшая…
Глава 68
27 марта. Первый боевой вылет
Формально, боевые вылеты у меня уже есть и их немало, судя по моей лётной книжке. Да и два спущенных с небес немецких самолёта вместе с пилотами, какие уж там они были асы или нет не знаю, но встречу со мной они не пережили, что не мешает мне спать спокойно и их гибель не вызывает у меня терзаний и кошмаров. Как там Александр Невский сказал: "Кто с чем к нам, тот оттого и того!" – правильно сказал, чего уж там. Всю нашу историю все соседи к нам лезут с целью поживиться, так и чему удивляться, если грабитель свои силёнки не рассчитал,
У меня сегодня первый боевой вылет с гвардейцами на бомбёжку. То есть я буду сбрасывать бомбы на немцев. Но они не люди, и я их не собираюсь убивать, они есть – живая сила противника, которую НЕ УБИВАЮТ, её УНИЧТОЖАЮТ, как сорняки на грядках или мышей в доме. И не нужно впадать в экстаз трясущей дряблыми телесами интеллигенции, по поводу равенства и бесценности любой жизни или цены слезинки ребёнка. Бешеную собаку уничтожают даже самые добрые и гуманные люди. И даже не из-за страха перед переносимой ею заразой, а потому, что это уже не собака даже, а чудовище, которому не место под одним с нами солнцем. И пусть они и дальше захлёбываются слюнями в своих спорах и словоблудии, ничего другого они не могут и не умеют, а я буду делать дело, как миллионы ЛЮДЕЙ, на которых напал враг и хочет убить или сделать своими рабами, так и кто ж их сюда звал…
Больше недели меня с Машенькой Зоя и не она одна гоняли каждый день. Поляна, превращённая в наш учебный полигон, от угольной пыли вся стала чёрной. Было бы лето, то мы бы "бомбили" мешками с цементом или мелом, чтобы видно было, куда наша "бомба" попала. А сейчас в заснеженном лесу гораздо лучше уголь, его на белом видно лучше. Всё просто, берётся на кухне зола и угли прогоревшие из печек, они это в одно место сваливают, чтобы на щёлок замочить, вот и с нами поделились для дела, и расфасовывается в небольшие бумажные мешки, которые Маша бросает из кабины.
Когда в первый день мы попали в назначенную нам мишенью большую сосну, я чуть от гордости не лопалась, как и Маша, когда мы из Мишки на земле вылезали. Но нам быстро объяснили, что это нам, как новичкам или не слишком умным просто повезло, и это попадание ни о чём не говорит. Вот когда мы станем стабильно попадать в круг хотя бы в десять метров в диаметре, вот тогда будет повод гордиться. Следующий же вылет показал, что старшие снова правы и все наши "бомбы" легли не ближе пяти десятков метров от цели. И вообще, они летят куда угодно, только не туда, куда назначено, как ни старайся. На третий день, когда от усталости постоянных вылетов и заходов на бомбометание уже ноги дрожали мы с Машей одновременно сорвались и переругались, обе уверенные, что причина наших промахов в другой. Были бы мы парнями, наверно подрались бы. Обедали молча, обе надутые, и Зоя нас не кинулась мирить, а только хмыкала и улыбалась. Потом она объяснила, что это один из этапов притирки экипажа, что если суметь из этого первого конфликта с честью выйти, то экипаж получается, а вот если нет, то лучше искать другое сочетание в команду, эффективно работать не получится. После обеда успокоилась, отошла от нервного запала, подумала и пошла к Маше мириться, как оказалось, мириться мы решили одновременно и в итоге, сначала расплакалась она, а за ней и я. Если до этого, мы ещё, можно сказать, принюхивались друг к другу, то на новый вылет пошли уже почти подругами. А ещё через день у нас пошли бомбометания, и раз от раза стала повышаться точность и слаженность. И если даже в танке есть внутренняя связь, то в исполнении Удваса связь – это СПУ (самолётное переговорное устройство) в виде трубы между кабинами, вроде того, что было на старых пароходах, когда в трубу с мостика в машинное орали команды, а потом прижимали к раструбу ухо и слушали ответ. Вот и мы вынуждены также орать друг дружке. Говорить в таких условиях об адекватной связи не приходится, и понимать нужно друг дружку на уровне ощущений, а не команд, вот для этого и требуется спаянность и взаимочувствие между частями экипажа. Для этого, в том числе, можно использовать и наши дублированные органы управления. В общем, много и разного за эти дни пришлось освоить, понять, и сработаться с моим штурманом-стрелком…
Вечером разговорились с Машенькой. Оказалось, что она старше меня на полгода, мы с ней с одного года, но так как она майская, то пошла в школу на год раньше меня и поэтому успела до войны год проработать в какой-то артели. Вообще, она прекрасно рисует и мечтает поступить в художественное училище на художника-оформителя или реставратора. В полку она бессменный редактор всей наглядной агитации, стенных газет и боевых листков. У неё получаются великолепные карикатуры и шаржи, причём шаржи у неё получаются удивительно добрые и никто не обижается. Мне кажется, что это потому, что она сама очень добрый человек, ведь шарж очень легко сделать зло и выпятить уродство, очень многое зависит от того, какое нутро у самого художника. Она рассказала, что ещё в начале июня сорок первого уговорила маму и младшего брата поехать к родственникам на Украину. Она очень хотела писать этюды, то есть нарабатывать умения и навыки по рисунку для поступления в училище, где на конкурс нужно представить ряд своих работ в разных техниках, для того, чтобы комиссия оценила все грани твоих умений. Они замечательно отдыхали, мама общалась с сестрой и другими родственниками, брат не вылезал из местной речки, а она рисовала, когда грянула война. Они жили на хуторе, где узнали о начале войны только на третий день, ведь их не бомбили, кому нужно тратить боеприпасы на маленький хутор? Пока судили и рядили, собирались в дорогу, словом потеряли кучу времени, на дорогах уже были толпы беженцев и наших отступающих войск. Самыми страшными были постоянные налёты немецкой авиации, хотя было ведь совершенно точно видно, что среди идущих по дороге никаких войск нет, все гражданские, но даже истребители не пролетали мимо просто так, обязательно снижались и делали несколько заходов, поливая из пушек и пулемётов разбегающуюся толпу. Так в один из налётов, может даже одной пулей были убиты её мама и брат. Мама умерла сразу, а вот брат ещё больше суток мучился и умирал у неё на руках. Она рассказывала, как сходила в ближайшую деревню, еле выпросила тачку, чтобы привезти тела родных. На удивление ей помог поп из местной церкви, который не только пристыдил местных женщин, но и помог с похоронами. А ввиду того, что мама была крещёной, то не стал возражать против отпевания и похорон по православному обряду. Пока это происходило, пришли вести, что немцы уже прошли на восток и она, как получилось, оказалась в тылу у немцев. На предложение остаться в деревне, Маша отказалась и решила идти пока сможет. Несколько раз видела немцев, картины зверств и расправ и не только над военными, которые устраивали солдаты вермахта. Когда она уже решила, что добраться до своих у неё не получится, она вдруг вышла к штабу какой-то нашей части. Она каким-то образом прошла насквозь линию соприкосновения войск, видимо повезло, что ещё не было сплошной линии фронта.
После всего увиденного, она для себя решила, что она будет воевать с немцами. Для девушки самый простой и доступный путь был идти в медицину, но Машу, как и меня когда-то, это не устраивало, на курсы радистов её почему-то не взяли, я полагаю, что при прослушивании у неё не обнаружили достаточного чувства ритма и слуха. Как художника её охотно взяли бы в любой штаб от уровня корпуса и выше. В больших штабах работа художника достаточно
12
К слову, про ножки – мы здесь ходим в сапогах и если у меня и у Маши голенища прямо от стопы к коленям, то у той же Зои и ещё у очень многих голенища от ступней немного расходятся в стороны, при том, что колени соприкасаются, то есть ноги формально прямые, а не "колесом". Вообще, Сосед рассказывал про саблевидную деформацию костей голеней, когда даже если колени вместе, голени имеют изогнутую форму. Классическая "саблевидная деформация" – один из признаков врождённого сифилиса, даже вылеченного у матери и не передавшийся ребёнку, но каким-то образом болезнь закрепляется в генетическом коде. Чаще всего девушки с такими ногами отличаются довольно вульгарным поведением и манерами. Как бледная трепонема вносит такие изменения в наследственный материал и даже особенности личности ответов нет, и это противоречит трудам генетиков, но, тем не менее, факт имеет место.
В общем, она с трудом, но попала в ШМАС на специальность оружейника, где и познакомилась с Евдокией Зайцевой, с которой они вместе попросились в ночной бомбардировочный полк. Уже здесь в полку обе стали дополнительно учиться на специальность "штурман", ведь специальность стрелка автоматически присваивается оружейникам. Так или иначе, но к новому году она сдала все положенные допуски, а Дуня стала летать с Зоей уже осенью. Маша очень хотела и верила, что её возьмёт себе в экипаж Катерина – вторая девушка-пилот, но с ней как-то сразу не заладились отношения, и мужчины девушку в экипаж не брали. Вот и получилось, что к моему появлению Маша всё ещё продолжала оставаться оружейницей, и не могла реализовать свою мечту – летать и отомстить оккупантам.
Стоит сказать о мести в нашем случае. Наверно все помнят месть в исполнении Эдмона Дантеса, ставшего графом Монте-Кристо. Ему за свои пережитые несправедливо мытарства и предательство со стороны людей, которых он считал своими друзьями, требовалось их унизить, лишить самого дорогого и важного, испытать удовольствие от совершённого им возмездия. Что он по книге и выполнил, и Дюма как высочайшую оценку его великодушию описывает то, что он пожалел сына своей бывшей любви, не убив его. Вообще, в исполнении идеи изложенной Дюма в этой книге, получается довольно кривая картинка. Ведь обиженный Эдмон имеет право на месть в виде исполнения справедливости и воздаяния на предательство. Но по ходу он ведь наносит ущерб не только своим врагам, которые вроде как отвечают за свои дела, но есть те, кто попал под его карающую дубину пострадали не особенно заслуженно и уже они имеют право на месть теперь уже Эдмону. Логично?! И вообще, кто может измерить, сколько и кому за что положено воздаяния? В Заповедях довольно подробно выписано "око за око", "быка за быка", вообще, эта часть Писания как-то больше прейскурант напоминает. Осталось только указать, что надо измерить упитанность быка и качество зрения изымаемого глаза. На Сицилии, где в ходу омерта и вендетта, специальные собрания старейшин из числа самых уважаемых решают, когда вендетту можно заканчивать, потому, что долг мести уплачен и их слушаются, иначе на острове бы уже давно не осталось населения. То есть месть в их традиции упорядочена и по сути существует во исполнение христианских заповедей. И про удовольствие и наслаждение удовлетворением от мести как у Дюма речь уже как-то не особенно идёт.
В нашем случае, мне кажется, что у меня, что у Маши, месть немцам – это скорее такая форма долга перед памятью родных погибших от рук подлых захватчиков. То есть, месть – это не убить как можно больше или какое-то количество по христианскому прейскуранту (око за око), а принести свой максимально посильный вклад в нашу победу над врагом. В нашем случае – не ударным трудом на производстве в тылу, а на переднем крае, на фронте и лично. Мне кажется, что именно такая форма и трактовка понятия мести свойственна нашему народу, совершенно не понятная нашим западным соседям, ведь не зря при нашем наступлении, по словам Соседа, немцы, которые знали, что творили на оккупированных территориях их войска в ужасе бежали куда только могли, потому, что согласно католическим законам мы, придя в Германию, должны были превратить её в пустыню, да и не её одну. А вместо этого наши солдаты жалели и кормили голодных немцев, и никакая пропаганда бы не сработала с идеей, что "Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ сам по себе". Если бы у нас не было исконного понимания, что месть – это победа над врагом, а не удовольствие от воздаяния по счёту и прейскуранту. Вот только это не слабость, как думают многие наши соседи. Именно поэтому у нас никогда не было колоний и приграничные области присоединялись к нам добровольно и без примучивания, как это принято в колониях. [13] Потому и выходит, что в нашей с Машей мести нет никакого удовольствия, нет задачи убить и тем более в какой-нибудь изощрённой форме. Мы за смерть наших родных должны лично сделать для приближения нашей победы максимум возможного по нашим силам.
13
Я уже говорила, о том, что это касалось нашей истории до того, как под влиянием европцев в Петербурге не решили с Туркестаном реализовать европейскую модель и начались походы на Хиву и Самарканд, где местных примучивали к покорности белому царю. Аналогично пытались поступить и с горцами Кавказа. А захват и удержание заложников (аманатов) — это давнишняя тактика англичан в колониях и Ермолов со всей страстью стал эту идею реализовывать. Вот только Северный Кавказ уже фактически был готов прийти в состав России и так, ведь жили бок о бок с Терскими казаками, но решили поиграть по импортированным английским правилам, в результате получили тлеющий очаг на сотни лет…