Долбаные города
Шрифт:
— Вы как? — спросил Эли.
— Страдаем, — ответил я. — А что насчет тебя?
Эли посмотрел вниз, во двор.
— А помните, это я хотел умереть зимой?
Да, я прекрасно помнил тот разговор. Тогда мы были маленькие, может быть, восьмилетние, и сильно заинтересовались смертью, когда кот Эли отправился к праотцам в результате несчастного случая, включающего в себя пьяного водителя автобуса и зов кошачьей любви.
Я сказал, что хочу умереть летом, потому что летом светло, и умирать не так страшно. Эли сказал, что хочет умереть зимой, потому что зимой отстойно все равно, Калев сказал, что хочет умереть осенью,
Так и решили. Но Калев, вот, передумал.
Я отошел к стеллажу с книгами, том за томом вынимал любимые книги Калева, листал их в поисках записки или вырванной страницы.
— По-моему, я все усложняю, — сказал я, отложив "Бродяг Севера" вслед за "Наследником из Калькутты". — Может, не так уж сильно он любил "Шерлока". А может я не так уж сильно его любил.
Я провел пальцем по стеллажу, представив, что наткнусь на вырезанные буквы, но только снял слой пыли. Леви громко чихнул.
Эли сказал:
— Ну что, пойдем домой?
— Мы обещали ей остаться, — сказал я. — И мы только начали.
Я полез под стол, стукнувшись головой, принялся искать записки, но столкнулся только с пылью, проводами и засохшей мандариновой коркой. Ее взял в руки, повертел немножко и выбросил, потому как она ничего из себя не представляла, как моя личность, к примеру. Я видел кроссовки Леви, утепленные с ортопедической подошвой, просто адово дорогие. Один шнурок у него развязался, и я решил исправить положение.
— Гляди, вот это бантик!
— Кроет тебя? — спросил Леви сочувственно. Мне не хотелось вылезать из-под стола, так что ответ, скорее всего, был положительный. Я хотел об этом сообщить, но Леви вдруг подпрыгнул, я увидел, как кроссовки с силиконовой синей прослойкой на подошвах отрываются от пола.
— Невидимые ручки!
— Что?
— Ну, вернее ручки-то видимые. Чернила невидимые. Да и чернила видимые, но в темноте!
И я понял, о чем говорит Леви, выглянул из-под стола, увидел, что Эли тоже отвлекся от печальных созерцаний пустого двора. Эли метнулся к выключателю, щелкнул им, и свет в комнате погас. Впервые за долгое время. Я подумал, что даже в худшем случае, если мы не узнаем ничего нового, это все хорошо скажется на счетах за электричество четы Джонс.
Результат простейшего по своей сути действия превзошел все мои ожидания. Набор ручек с чернилами, видимыми только в темноте, Калеву подарили за победу в очередном спортивном соревновании, и мы ему очень завидовали. Я испытывал по этому поводу особенную печаль — мяч, прилетевший с неожиданной стороны на уроке физкультуры, теоретически мог убить меня, и я падал в среднем раза четыре за день. Способность запутаться в собственных ногах была одним из моих немногочисленных талантов.
Так вот, уж очень сильно я завидовал Калеву, его победе, хорошим отношениям с телом и, уже за компанию, этим классным космическим ручкам, чьи стержни тоже светились в темноте. Они мне очень нравились, но я не представлял, как и зачем их можно использовать. Можно, наверное, было писать записки в школе, но учились-то мы в светлое время суток, а попытки поместить в записку в самодельную камеру обскура, закрыв свет руками, привлекали бы гораздо больше внимания, чем телефон под столом. Значит так, дигитальная эра лишила нас этого удовольствия.
Но можно было ругаться на учителей в сочинениях, надеясь и страшась, что они сядут проверять их затемно, по недомыслию не сразу включив свет.
В общем, теперь я видел, что Калев справился и нашел своим призовым ручкам функцию. Это было очень красиво. И почему-то очень страшно.
На синих обоях, на белом потолке (как он достал-то? вставал на стул?), на полу были спирали, переливающиеся неоново-синим. Нервные, неровные, большие и маленькие. Они были словно звезды в ночном небе. От всего этого несло каким-то первобытным безумием, пещерным ужасом. Я вылез из-под стола, встал в центре комнаты, запрокинул голову и увидел, что спирали на потолке не раскиданы в произвольном порядке. Они сами сходились в одну большую спираль.
— Рекурсия, — сказал Леви, помолчал, а потом добавил:
— Я ничего не понимаю. Если вам показалось, что я что-то понимаю, то это не так.
— Теперь у нас скорее есть еще один вопрос, чем хоть какой-то ответ. Круто.
Эли пытался размазать пальцем большую спираль на стене, но она не поддавалась.
— Он говорил, что видит их, когда закрывает глаза. Спирали. Я подумал, это как цветовые пятна, ничего особенного.
— Пространственные конструкции, спирали там, треугольники, круги и пирамиды обычно имеют какой-то эзотерический смысл, — сказал я. — Я смотрел один видос про тайные сообщества. И одну книжку читал, а там было сказано про спиральные структуры небесных туманностей, про золотое сечение, и про половые губы мамки твоей, Леви.
— Я буду следующий в нашей компании, кто закажет пушку в интернете.
— А откуда у него пушка кто-нибудь вообще знает?
Эли и Леви пожали плечами. Движение у них получилось удивительно синхронное. Я снова взял тетради, которые Леви заботливо сложил в стопку, принялся их перелистывать. Сначала никаких неоновых надписей не было, и я почти заскучал. Я почувствовал дыхание Эли и Леви, склонившихся к тетради в моих руках. Все мы волновались и, знаете этот момент, когда скриммер готов обрушиться на тебя в кинотеатре, и ты прекрасно знаешь — сейчас что-то случится, становится так неприятно, и в то же время тебя переполняет гордость от осознания того, что ты-то уже знаешь, сейчас будет страшно.
Ты уже все угадал.
Однако чувство это померкло к тому времени, как я стал перелистывать третью тетрадь.
— Кто-нибудь скажите, что здесь, наверное, ничего нет. В фильмах ужасов это обычно работает.
— Мы не в фильме ужасов, — сказал Леви, и мы нервно засмеялись, потому что именно в этот момент я перелистнул страницу и увидел светящуюся синим надпись. Можно сказать, она меня даже не удивила, просто усилилось ощущение, что я — герой ужастика. Отчего-то оно показалось мне приятным.
Убористым почерком Калева в тетради поверх темных букв, которые нельзя было разобрать в темноте, синим светились слова "голодный желтоглазый бог". Мы принялись листать дальше, втроем, ошалев от нетерпения. Периодически эта фраза повторялась, одна и та же, и с каждым разом она казалась мне все более жуткой. Повторенное много раз превращается в бессмыслицу.
На обратной стороне я увидел надпись "а кто один?". Знак вопроса был старательно выведен в начале, но от точки под ним уходила злая линия. Наверное, Калев отбросил ручку.