Долбаные города
Шрифт:
Я узнал кое-что важное. Никто не писал о крови, идущей из-под земли. Люди писали о спиралях, не размывающихся в дождливые дни, о метках на могилах, прикрытых цветами и травой. Всегда — над изголовьем. Я проникал в чужие печальные истории, продолжая слушать радостные вопли Эли о неких важных переменах в школьной столовой.
"Мой брат погиб в теракте".
"Застрелена в магазине".
"Он работал миротворцем, и я так гордилась им, а потом мне сказали, что он мертв. Вместе с ним погибло так много людей, об этом говорили по телевизору".
"Машина въехала на полной скорости в автобусную
Чьи-то близкие, погибшие на месте и слегка помучившиеся. Четыре — слишком маленькая выборка для статистики. И все-таки никто из тех, чьи могилы были отмечены спиралью, не умер от болезни, никто не умер от старости, никто не умер, утонув в озере по пьяни. Всегда насильственная смерть. Значит, так. Был (может быть!) голодный желтоглазый бог, были теракты и преступления, были спирали на могилах, не кровоточащие, почти даже незаметные. Ничего не значащие истории с финальным вопросом "а вы видели такое когда-нибудь?" или "что это значит?". Викторина для самых внимательных, я был уверен, что спиралей намного больше.
И если бы всякая из них кровила, как дырка мамашки Леви пару дней в месяц, об этом бы уже вопили в соцсетях, и неважно, что это нельзя зафиксировать на камеру, люди умеют организовываться довольно быстро.
Правда состояла в том, что эти спиральки не представляли никакого интереса и ничего не значили. Только одна девушка спрашивала, может ли это быть знаком какого-нибудь тайного общества некрофилов. Что ж, резонные опасения, крошка.
А вот с Калевом что-то пошло не так.
Я сказал:
— Эли, собирайся и приходи ко мне в гости.
— Прям сейчас?
— Я страшно соскучился, мне нужен твой солнечный свет, чтобы расти, потому что я — овощ. Понимаешь?
— Что ты несешь?
— Ты уже надеваешь ботинки?
— Нет, но...
— Я жду тебя через полчаса.
Я бросил трубку, снова уставился на экран. Мне вспомнилась еще одна фраза из поста Сахарка. "Мы изменились", так он писал. Еще он писал о преступлениях Второй Мировой Войны. Расплачиваемся за грехи предков, подумал я, интересно.
Я принялся кое-что проверять, через десять минут позвонил Леви.
— Как ты?
— Лучше. Родители ругались, приколись?
Поворот был действительно неожиданный. Миссис Гласс ни на кого, кроме меня, никогда не поднимала голос, а это, я считал, достижение где-то в районе дзен-буддизма, представить же мистера Гласса, закатывающего скандал, было и вовсе невозможно.
— О чем?
— Не знаю, они сказали мне идти в свою комнату.
— А ты не иди свою комнату, — ответил я. — Иди ко мне. Ты мне нужен, как свидетель, как человек, как друг.
Помолчав, я добавил:
— Но только если сейчас тебе лучше.
— Ты такой взвинченный, Макси. Ты пил свои таблетки?
— Да-да-да, я пил свои таблетки, твои таблетки, и таблетки, которые нашел в саду.
— Макси!
— Так ты придешь?
Леви помолчал, и я чувствовал, что он оценивает свои состояние, прислушивается к себе.
— Да, — сказал он, наконец. — Я возьму такси.
Через полчаса Леви и Эли оба сидели у меня в комнате, на моей разложенной кровати. Я расхаживал перед ними, потрясая тумблером с горячим кофе, и мне сильно повезло, что он был закрыт.
— Знаете, что такое двадцатый век? Эпоха-убийца. А что такое двадцать первый век?
— Следующая эпоха? — спросил Эли.
— Бинго, молодой человек получает оскорбление! Нет, тупица! Это эпоха-суперубийца.
Леви тяжело вздохнул, взгляд у него все еще был чуточку туманный, но вид, несмотря на внешний скепсис, все-таки заинтересованный.
— Принято считать, что увеличение количества массовых убийств в двадцатом и двадцать первом веке связано со многими факторами. Во-первых, более совершенные системы уничтожения, во-вторых, более функциональные системы государственного управления. Не один Гитлер помышлял себе мир без евреев. Но до него у правителей не было шансов воздействовать на реальность так капитально, не правда ли? Маргинальные психологи считают, что чрезмерная жестокость — обратная сторона чрезмерной гуманности. Освобождая себя, мы освобождаем и зверя внутри нас. Немаргинальные психологи считают, что это все человеческая природа, и что она была такой всегда. Мы склонны к жестокости, и стоит скорее объяснить, почему мы не делаем этого, чем почему мы это делаем. Экономисты считают, что темпы развития оставляют огромную массу людей за пределами экономической системы, вынуждая этих людей совершать преступления, присоединяться к террористическим организациям, и все такое прочее.
— Макси, ты не на уроке, — мягко сказал Эли. Я грязно выругался и добавил:
— Видишь, я знаю! Общепринятое мнение, словом, состоит в том, что либо у всего есть рациональная причина, либо так было всегда. Так вот, ребятки, а что если это не так? Что если двадцатый век превратил нас в совершенных убийц?
Эли и Леви смотрели на меня во все глаза, я не понимал, чего в их взглядах больше — восхищения или скепсиса. Я знал, что говорить умею так, как хорошие любовники — трахаться. Им нравилось, как я говорю, но они считали, что я несу чушь.
— Что если мы живем в мире, в котором все теории заговора — правда? — спросил я. — Ребятки, что если мир устроен так, потому что нас щипает, как травку, древний бог?
Они молчали, и я добавил:
— С большими желтыми глазами.
Или не большими. Я не знал.
Леви и Эли все равно молчали. Эли почесал нос, стараясь скрыть неловкость, Леви сложил руки на груди.
— Да, я знаю, что вы скажете. Теории заговора — это попытки объяснить мир для чайников, оправдать существование в нем зла и заменить необходимость вечного поиска сложных причинно-следственных связей наличием очень простого образа врага.
Леви пожал плечами.
— Нет, мы этого не скажем.
На телефоне его зазвенел будильник, и он положил таблетку под язык. Я закурил, отгоняя рукой дым в сторону окна, отпил кофе и сказал:
— Давайте-ка просто попробуем представить, что это правда. Как Леви представляет мамочку в своей постели, когда не может уснуть.
— Да завали ты уже!
Эли откинулся назад, на кровать, и уставился в потолок.
— Я не понимаю, к чему ты ведешь!
Экспрессия в его фразе подсказала мне, что Эли уже отчаялся. Для того, чтобы окончательно убедить меня в этом, Эли издал горестный стон, какие в количестве извлекали из него сложные уравнения.