Доленго
Шрифт:
Одиннадцатого мая граф Орлов подписал доклад и отправил его во дворец на усмотрение Николая I.
Двенадцатого мая российский самодержец, просматривая бумаги, присланные ему из Третьего отделения, обратил внимание на доклад и бегло прочитал его.
"Я лично видел Сераковского, - писалось в докладе, - и он, повторив предо мною прежние показания... При этом я заметил, что Сераковский довольно откровенный молодой человек, но науки не столько принесли ему пользы, сколько запутали его ум".
Царь недовольно
"...полагал бы определить его, на правах по происхождению, в один из армейских полков отдельного Кавказского корпуса, о тем чтобы генерал-адъютант князь Воронцов поручил ближайшему начальству обратить на Сераковского особенное внимание".
Лицо государя оставалось непроницаемым. Он щелкнул в воздухе пальцами, давая тем самым знак, чтобы подали карандаш.
"В Оренбургский корпус", - написал царь своим размашистым красивым почерком.
Когда курьер привез из дворца возвращенный царем доклад, граф Орлов, как обычно, покрыл прозрачным лаком резолюцию Николая Павловича, чтобы она не стерлась и осталась навсегда - для потомков.
– Объявите этому поляку государеву волю, - сказал Дубельту шеф жандармов.
Последние дни отношение тюремных начальников к Сераковскому заметно изменилось. Ему разрешили написать письма, причем не только родным, но и вообще, кому он сочтет нужным, и вместе с бумагой, чернилами и несколькими хорошо заостренными перьями принесли в камеру три свежих номера "Северной пчелы".
– Ежели желаете, можете совершить прогулку по двору на полчаса. Имеется разрешение его превосходительства, - сказал смотритель.
Эта новость тоже была приятной и, главное, как бы предрекающей, что его дело будет решено благоприятно и скоро. Нет, жизнь далеко еще не кончена и нечего вешать нос на квинту! Все обернулось не так уж плохо, как ему казалось вначале. Казанский университет - это не Петропавловская крепость, черт побери! Армейская служба тоже не сибирская каторга! Он, конечно, попросится на Кавказ, где сможет отличиться в первой же стычке с горцами, будет представлен к награде, а затем и вовсе прощен.
Насвистывая что-то веселое, он натянул на себя свое гражданское платье, которое принес смотритель. В коридоре присоединился конвоир солдат с ружьем, тот самый, который обычно приносил обед, но и это напоминание о неволе не омрачило приподнятого настроения Сераковского. По знакомым лестницам, он вышел все на тот же двор, обдавший свежестью недавнего ливня.
Раньше он ходил этим двором под надзором офицера, теперь офицера не было, и Сераковский остановился, чтобы взглянуть на окно, которое было рядом с его камерой. Он ни разу больше не видел своего соседа-студента и сейчас ожидал, не покажется ли знакомая фигура.
Должно быть, студент тоже заметил его - подошел к окну и приветливо кивнул. Сераковский ответил. Но студент вдруг сделал мало понятный знак рукой и отпрянул. "Наверное, к нему кто-то зашел", - подумал Сераковский.
Он стал ходить по двору, пересекая его то по диагонали, то зигзагом, радуясь, что имеет возможность хотя бы в таком пустяке проявить самостоятельность. Солдат молча следовал за ним.
И вдруг из двери вышел студент с конвойным офицером. Сераковский обрадовался. Будь что будет, но он перекинется несколькими словами со своим соседом по камере.
Сближаясь, они напряженно смотрели друг на друга.
– Из Петербургского университета - Сераковский.
– Погорелов - из Московского.
– За что?
– Ни за что!
Вопросы и ответы следовали один за другим почти мгновенно.
– Разговаривать не разрешается, господа!
– выкрикнул конвойный.
Итак, молодой человек с приветливым лицом и голубыми дерзкими глазами - некто Погорелов из Московского университета. Сераковскому стало грустно, когда он подумал, что студенту, наверное, предстоит еще долго томиться здесь и что им никогда больше не свидеться...
– Я за вами, господии Сераковский.
– К Зыгмунту подошел офицер, который всегда отводил его на допрос к Дубельту.
– Попрошу срочно к господину генералу!
Дубельт встретил своим обычным слащавым приветствием: "Рад видеть вас, мой юный друг!" - и ленивым движением руки показал на кресло. Сейчас он почему-то говорил по-французски.
– Я только что был у графа, и он попросил меня объявить вам монаршую волю.
Дубельт поднялся с кресла: он не счел возможным сидя зачитывать распоряжение государя. Встал и Сераковский.
– Государь император соизволил наложить революцию на наш доклад.
– Он перешел на русский: - "В Оренбургский корпус... рядовым на правах по происхождению..." Надеюсь, вы довольны столь милостивым решением государя?
– Да, да, конечно...
– пробормотал Сераковский.
– "На правах по происхождению", - повторил он озадаченно.
– Это очень хорошо для вас, мой юный друг. Через два, самое большое, через четыре года вы получите офицерский чин...
Сераковский вздохнул.
– Может быть, вы желаете до отъезда справить мундир? Я бы порекомендовал вам хорошего портного.
– Нет, нет, господин генерал! Я хочу приехать в Оренбург вот в этой студенческой куртке.
– Мне кажется, вы чем-то обеспокоены, мой юный друг...
– Голос Дубельта звучал приторно-участливо.
– Да, генерал... Понимаете ли... мое дворянское происхождение еще не утверждено в Департаменте герольдии...
– Вот как?
– Дубельт удивленно поднял брови.
– Это несколько усложняет дело, но вы не беспокойтесь. Я настолько принял в вас участие, что постараюсь помочь вашей беде.