Долг
Шрифт:
Тот что-то под нос промямлил: «Конечно, конечно... Достаточно одного вашего слова...»
Сивоголовый — один из крупных некогда руководителей в районе. Было время, когда он держался независимо, гордо. В те годы на заседаниях в райкоме или исполкоме люди побаивались этого крупноватого и резкого по характеру мужчину. Бывало, в самый напряженный, ответственный момент сивоголовый всегда порывисто вставал, энергично жестикулируя, напрягая и без того раскатистый голос, с ходу обрушивался на своих оппонентов. Иногда в принципиальных вопросах, забыв всякую предосторожность, открыто возражал даже самому Ягнячьему Брюшку. Это было в прошлом. А теперь, дожив до пенсионного возраста,
— Да, дорогая, нам только захотеть, и мы вас с мужем...
— А, ну вас... Вы, начальники, обещать только горазды.
— Нет-нет... докажу! На деле докажу, — распалялся Ягнячье Брюшко.
Ты видел, как смелела Бакизат. Она глядела теперь на своего прилипчивого соседа озорно, черные глаза ее лукаво и весело заблестели, к твоему неодобрению, она своим оживлением все более привлекала к себе внимание столь охочей ко всяким сплетням компании. Раза два заикнулся было ты об уходе, но Бакизат, не дав тебе договорить, затеяла вдруг разговор с каким-то захмелевшим острячком с другого конца стола. Сидя как на привязи, ты все больше сознавал свое бессилие что-либо предпринять. К счастью, люди захмелели, никто не обращал на тебя внимания. Многие вообще забыли о твоем присутствии. А те, кто еще помнил, с явным неодобрением посматривали на тебя, весь вечер угрюмо промолчавшего под боком у такой прелестной женщины, непонятно как ставшей твоей женой. Должно быть, им казалось, что своим молчанием ты ставишь под сомнение искренность их собственного веселья и тем самым вносишь некую тоску и неуверенность во всю честную компанию. И потому, видимо, некоторым из них при первом же взгляде на тебя становилось как-то неловко за свое неестественное, будто предписанное кем-то извне, веселье, и они поспешно и хмуро отворачивались. Да, ты сейчас понимал, что своим молчаливым присутствием никому не доставляешь удовольствия, тем более Ягнячьему Брюшку. Неспроста он еще при твоем первом появлении в гостиной не удостоил тебя ответом на приветствие. Только буркнул: «А ты откуда взялся тут?»
«Да вот... по делам...»
«Какие еще дела?.. Как рыба?.. Как с планом, кстати?»
«Ну, план... что план... наше положение, сами знаете...»
«Видишь, ему дела нет до плана, до обязательств!..»
Ягнячье Брюшко обернулся на сивоголового и раздраженно развел руками. Сивоголовый промолчал. Зато другие поспешно закивали, поддакивали: «Вот уж у кого ни забот, ни хлопот, как говорится, ни горюшка!»
«Да-а… везет некоторым. Прямо райская жизнь!»
«Наскучит жизнь в ауле — в город помчится. В гости, понимаете ли... Ест мясо, арак пьет. Каждый день веселье, пир. А вот план...»
«А что ему план! План — не его забота. Это у вас из-за плана голова болит. А он... э-хе-хе...»
«Уйду!» — решил ты, но Бакизат слушать не хотела. Что-то происходило с ней. Черные глаза блестели. В гостях, в многолюдных компаниях, особенно под взглядами восторженных мужчин, она всегда неузнаваемо преображалась. В ней вдруг словно бесенок какой просыпался — таинственный, непонятный тебе, который одновременно и пугал, и притягивал. Ты давно знал, что ей доставляет неизъяснимое, чисто женское удовольствие испытывать власть своих чар. В такое время бесполезно пытаться увещевать.
От нечего делать ты сел в дальний угол зала и принялся рассматривать предложенный гостям семейный альбом. Но сосредоточиться не мог: перед глазами кружилась развеселившаяся Бакизат, бог знает в чьих там объятиях. Наконец музыка кончилась. Люди не спеша расходились по своим местам. И вдруг услышал за спиной легкий стук каблучков.
— Тебе не
— Да я... Не надо. Я ведь ноги только отдавлю.
— Ничего, научишься. Пошли!
— Помилуйте, какая трогательная привязанность к мужу!
Ягнячье Брюшко, расплываясь в улыбке, подошел и уверенно вывел Бакизат в круг. Бакизат держала Ягнячье Брюшко на расстоянии от себя, но он норовил схватить ее; она смеялась, всякий раз ловко уходила, увертывалась, появляясь то с одной, то с другой стороны. Тебе казалось, что танцы длятся вечность. Стараясь быть равнодушным ко всему вокруг, ты переворачивал страницы семейного альбома, а глаза рассеянно скользили по лицам каких-то незнакомых и неинтересных тебе людей. Ни одно из них не задерживало внимания — они мелькали перед глазами, как мелькает пестрая толпа на улицах незнакомого города.
— А это мы с женой в студенческие года...
Ты не заметил, как подошел хозяин дома. А заметив, не знал, о чем с ним говорить.
— Жадигер-ага, знаете, я тоже, как вы, не танцую. В гостях тоже всегда рассматриваю альбом.
Ты захлопнул альбом. Положил на место. Мельком покосившись на хозяина, решил про себя, что он, пожалуй, и в самом деле чем-то похож на тебя.
Бакизат танцевала долго и с увлечением. И всякий раз, как только музыка обрывалась, она ловко выскальзывала из объятий Ягнячьего Брюшка, подбегала к проигрывателю и ставила пластинку сначала. Один раз силком вытащила и тебя, но не сделала даже круга, вытолкнула с шутливой досадой: «Да ну тебя!»
Хозяину стоило немалых трудов усадить гостей за стол. Ягнячье Брюшко было не узнать, он весь цвел. На жену, которая, скорбно поджав губы, крепилась из последних сил, он даже не посмотрел. Всем его вниманием завладела Бакизат. Он без конца тянулся к ее уху, что-то говорил, шутил, довольно похохатывал. И, конечно, видел твое состояние, видел, как горели твои уши, но это его ничуть не смущало. Наоборот, кажется, это забавляло его, даже доставляло удовольствие.
— Аз-ага... Ну, вы его знаете... наш знаменитый земляк. Так вот он однажды сказал: «Я предпочтительнее отношусь к красоте не столько собственной жены, сколько жены соседа...»
Ты едва не поперхнулся. Схватился было за чашку с чаем, чтобы протолкнуть противный комок в горле, но нечаянно задел рукавом рюмку и опрокинул, раздался звон стекла.
— Ничего-о, — ухмыльнулся Ягнячье Брюшко. — К счастью!
— Золотое слово. Где пьют, там и льют, — согласно подхватил сивоголовый.
В гостиной стало душно. Ты понял уловку Ягнячьего Брюшка: он имел обыкновение передавать собственные мысли чьими-нибудь словами. Даже на собраниях он ухитрялся прикрыться чьими-либо именами. Даже тогда, когда хотел распечь кого-либо из неугодных ему подчиненных, он не лез напролом, в открытую, предпочитал науськивать кого-нибудь другого. Свою жертву он добивал чужими руками. Вот и здесь, в гостях, намереваясь ударить тебя как можно больнее, он снова прибег к своему испытанному приему, что приводило тебя в бешенство.
— Чего ухмыляешься? — насторожился Ягнячье Брюшко. — Что тебя распирает?
Ты, кажется, и сам не заметил, как резко встал. Разговор за столом мгновенно смолк. Не глядя ни на кого, ты решительно подошел к Ягнячьему Брюшку. Краешком трезвого рассудка еще понимал, что ведешь себя, может быть, смешно, а то даже и неприлично, но уже не мог совладать с захлестнувшей тебя с головой яростью:
— Вы угадали... Да, рас-пирает... Одно очень важное дело. Только не знаю, с чего начать...
— И не говори, оставь свои дела при себе. Знаешь, твои дела мне и так поперек горла.