Долгая ночь (сборник)
Шрифт:
Сергей присел на подоконник, раскрыл папочку...
Селиванов позвонил через час, спросил сердито: что дело не несешь?
— Я, Павел Савельевич, с твоего разрешения себе его оставил. Только завтра утречком дай мне Воробьева. И пусть пока со мной поработает. Лады?
— Почему бы тебе не поехать на место сегодня?
— Сегодня Рагулину обвинение надо предъявить, срок вышел.
Рагулин, жилистый и лысый, был элементарным психопатом. Его сжигала ненависть ко всему белому свету. Больше пяти минут он спокойно разговаривать не мог, не хотел и не умел, чуть что — срывался на крик. Напиваясь до зеленых чертей, истязал жену и трех девочек. Жена, неизвестно чего ради, терпела и не
Рагулин в тот раз раскричался: нет такого закона, чтобы муж не смел учить собственную жену, отец — детей, а как учить — вы мне не указчики!
Словом, с Рагулиным возиться пришлось чуть не до вечера.
На обратном пути Сергей неожиданно для себя вышел из автобуса на Кузнецком проспекте; отсюда до областной больницы было рукой подать.
Ему выдали тесный, порядком застиранный халат без единой пуговицы и длинным сумрачным коридором провели в палату. В небольшой, на четыре койки, комнате за столом сидел черноглазый мальчик и рисовал корову, раскрашивая ее почему-то в зеленый цвет. Медсестра, немолодая усталая женщина с темным, посеченным морщинами лицом, коротко кивнула на мальчика и ушла. Кулагин подсел к столу.
— Ты кто, тоже больной? — спросил мальчик, поднимая глаза. — Или ты врач?
— Врач, — ответил Сергей, осматриваясь. — А где же твои соседи?
— На ужин ушли.
— А ты что же?
— Я не ходячий, мне сюда носят.
— Почему ты не ходячий?
— Мы с папой и мамой в машине опрокинулись. — Мальчик вздохнул и, повторяя, видимо, чьи-то слова, добавил: — Что вы, там целая история была.
— Нога сильно болит?
— Не очень. А мама скоро за мной придет?
Кулагин не ожидал такого вопроса и растерялся, не зная, что ответить. Какими же мелкими показались ему все его недавние невзгоды по сравнению с тем, что произошло в жизни этого пацана...
Неожиданно севшим голосом Сергей спросил:
— Почему же у тебя корова зеленая? Разве такие бывают?
— Не бывают, — согласился мальчик. — Но у меня нет рыжего карандаша.
— Как тебя зовут?
— Сережа.
— Тезки, значит. Вот и познакомились. — Только сейчас, когда настала пора прощаться, Кулагин остро пожалел, что не догадался купить хотя бы яблок. — Ну ладно, тезка, я пошел, а завтра забегу еще. Не возражаешь?
Жена ворчала привычно, потом от слова к слову стала раздражаться:
— Мог ведь позвонить, раз задерживаешься! Только о себе думаешь! Эгоист высшей марки!
В ее представлении это было самое унизительное, что можно сказать о человеке. Катерина не была ни злой, ни вредной, они совсем не плохо жили первые годы, но теперь что-то разладилось. Кулагин уже по опыту знал — лучше промолчать: она выговорится. Да и состояние у него сейчас такое: даже на жену смотреть не хочется.
Она хлопнула дверью и ушла в спальню и весь вечер пробыла там, предоставив мужу возможность поразмышлять наедине о смысле семейного благополучия. И Сергей, напряженный, оцепеневший, еще хранящий в памяти серьезный взгляд осиротевшего малыша, рисующего в больничной палате зеленую корову, проторчал до полуночи у телевизора, незряче уставясь в экран, где куда-то шли какие-то люди, о чем-то говорили и смеялись. Мысли его были заняты двумя людьми: разобиженной женой и маленьким мальчиком, спящим сейчас на больничной койке. Впрочем, Кулагин думал и еще об одном человеке — о водителе грузовика, разбившего на полном ходу легкие «Жигули». Его предстояло найти, и Сергей пока не знал, как это сделать...
Под утро Сергей проснулся от боли: жена во сне вцепилась обеими руками в его руку, что-то бормотала и всхлипывала. Ему стало нестерпимо жаль Катерину. Так и пролежал неподвижно, боясь ее разбудить, до шести. Когда вставал, она вздохнула: уже уходишь? Сколько сейчас? Темно еще как... Сам чай попей, пожалуйста... Будто и не ссорились вчера...
Столь раннее появление Кулагина в райотделе не удивило дежурного: значит, так надо.
Сергей прошел к себе, достал из сейфа новое дело и стал строка за строкой перечитывать протокол осмотра места происшествия. Так, с этим более или менее понятно: начало торможения, длина тормозного пути, рисунок протекторов и тому подобное Воробьев описал старательно, но внизу, после подписи понятых, рукой «студента» была сделана приписка: «С места происшествия ничего не изъято». Кулагин отложил дело и по внутреннему телефону позвонил дежурному.
— Не знаешь, Воробьев пришел или нет?
— Вроде пришел, а точно не знаю, — неуверенно ответил дежурный.
— Разыщи и направь ко мне. Только сразу. Очень нужен.
Воробьев, подтянутый, в новеньком, еще не пообносившемся мундире, зашел к Кулагину минут через пятнадцать.
— Звали, Сергей Петрович?
— Звал, звал, — ответил Кулагин. — Скажи-ка, друг Воробьев, не ты ли день назад был на Горловском шоссе?
— Я, а что?
— Расскажи подробнее, что видел.
— Так я все описал там, — осторожно сказал Воробьев, кивая на лежащее на столе уголовное дело. — Или что-нибудь не так?
— Так, все так. И все же?
— Да что рассказывать, Сергей Петрович? «Жигули» — всмятку, груда железа... — Воробьев вдруг поморщился: видно, трупы обгоревшие вспомнил. — Грузовик, думаю, был тяжел, да и шел на приличной скорости. На кой ляд он только выскочил на встречную полосу? Может, пошел на обгон?
— В протоколе ты записал, что с места происшествия ничего не изъято. В самом деле нечего было взять, или поленился?
— Ничего не было, — пожал плечами Воробьев. — Только из «Жигулей» стекло высыпалось. Богато было стекла, а так больше ничего. Я не стал стекляшки собирать, зачем они? И так все ясно.
Кулагин на это не нашел что сказать. Одно слово: «студент». Как это пели: «От сессии до сессии живут студенты весело...» Им лишь бы троечку за хлопоты, а с чем потом придешь на следственную работу, чего заранее печалиться? Там все само собой образуется, добрые люди пропасть не дадут...
— «Жигули» разбитые где сейчас? Во дворе?
— Нет, я их в отделовский гараж сгрузил.
Кулагин на секунду-другую задумался:
— Вот что, спустись вниз и найди двух понятых. Тут любые годятся, может, кто в паспортном сидит, очереди ждет. Пойдем машину осматривать. А я пока налажу фотоаппарат и вызову эксперта-автотехника.
В гараже было прохладно и сумрачно. Увидев разбитую, обгоревшую машину, две женщины-понятые прижались друг к другу и тихо зашептались. Искореженные «Жигули» были для них символом горя, напоминали о чьей-то смерти. Они не думали, что эта бесформенная груда железа может нести в себе какую-то нужную следователю информацию.
Кулагин, сфотографировав машину с нескольких точек, принялся внимательно, въедливо, квадрат за квадратом ощупывать ее и осматривать. Воробьев крутился рядом и, как водится, больше мешал, чем помогал: он просто не понимал, зачем и для чего все это делается. Наконец Кулагин нашел то, что искал: в месте удара среди растрескавшейся, отлетевшей желтой «жигулевской» краски он заметил несколько прерывистых темно-зеленых полос чужой окраски — вероятно, встречного грузовика.