Долгая ночь
Шрифт:
– Куда это ты отправилась с ночной рубашкой? – спросила она.
– Папа захотел, чтобы я спала на диване в его комнате на случай, если ему что-нибудь понадобится среди ночи, – объяснила я. Она не ответила и закрыла дверь.
Я снова вошла в комнату папы. Он все еще спал, поэтому я изо всех сил старалась не шуметь. Я одела ночную рубашку, постелила себе на диване, прошептала молитву и легла спать. Через несколько часов папа разбудил меня.
– Лилиан, – позвал он. – Подойди сюда, мне холодно.
– Холодно, папа? – Мне не казалось,
– Нет, – сказал он. – Ляг рядом со мной, – сказал он. – Все, что нужно, это тепло твоего юного тела.
– Что? Что ты этим хочешь сказать, папа?
– Это не так уж необычно, Лилиан? Еще у моего дедушки были молодые девушки из числа прислуги, которые согревали его. Он называл их постельными грелками. Ну же, – подгонял он меня, поднимая одеяло. – Просто ляг рядом, – сказал он.
Нерешительно с бьющимся сердцем, я села на кровать рядом с ним.
– Быстрее, – повысил голос он. – А то я выпущу все тепло, которое было.
Я вытянула ноги и легла спиной к папе под одеяло. Папа мгновенно придвинул меня ближе. Мы пролежали так несколько минут: я – с широко раскрытыми глазами, а он – горячо и тяжело дыша мне в шею. Я почувствовала застоявшийся запах виски в его дыхании и меня замутило.
– Мне следовало бы дождаться Виолетты, – шептал он. – Она была красивее Джорджии, и с таким мужчиной как я она не имела бы неприятностей. Твой настоящий отец был слишком мягким, слишком молодым и слишком слабым, – бормотал он.
Я не двигалась и не проронила ни слова. Внезапно я почувствовала, что рука его, скользнув под мою рубашку, легла на мое бедро. Его толстые пальцы нежно сжали мою ногу и рука начала двигаться вверх, поднимая мою ночную рубашку.
– Сохрани тепло, – бормотал мне в ухо папа. – Просто лежи спокойно. Вот так, девочка, хорошая девочка.
Мое сердце разрывалось от ужаса, я зажала рот руками, чтобы подавить крик, когда папина рука коснулась моей груди. Он жадно схватил ее и другой рукой поднял наверх мою ночную рубашку. Я почувствовала, как его колени прижали мои, и он всем телом навалился на меня. Я начала отбиваться, но он крепко стиснул руками мое тело, прижимая меня все ближе и крепче.
– Тепло, – повторил он. – Сохрани тепло и все. Но это было еще не все. Я изо всех сил зажмурила глаза и начала говорить себе, что ничего не происходит, что я не чувствую никакого движения между своих ног, не чувствую, что мои ноги были с силой раздвинуты, не чувствую, что папа насилует меня. Он стонал и слегка покусывал меня в шею. Я, задыхаясь, пыталась оттолкнуть его, но папа обволок меня своим тяжелым телом, так что я была просто вдавлена в кровать. Он кряхтел и все больше прижимал меня.
Я беззвучно плакала, слезы быстро впитывались в подушку и простыни. Мне казалось, что это длится уже несколько часов, хотя на самом деле прошло всего несколько минут. Когда все было кончено, папа не отпустил меня, а продолжал держать так же крепко, и его голова была напротив моей.
– Теперь тепло, –
Я стояла в темноте, дрожа, глотая слезы и давясь рыданиями, рвавшимися из меня. Боясь, что они могут разбудить папу, я на цыпочках вышла из комнаты в тускло освещенный коридор. Я глубоко вздохнула и тихо закрыла за собой дверь. Затем я повернулась направо, решив пойти к маме. Но я колебалась. Что я ей скажу, и что она может сделать? Поймет ли она меня? А папу это приведет в ярость. Нет, я не могу пойти к маме. Я не могла сказать об этом даже Тотти. Я кружилась на месте, совершенно запутавшись, сердце мое сильно билось и, наконец, я бросилась в ту комнату, где хранились старые вещи. Я быстро нашла фотографию моей настоящей мамы и, присев на корточки, обняла ее. Я плакала, покачиваясь взад-вперед, пока не услышала шаги и не увидела слабый свет от свечи Эмили, разрезавший темноту. Мгновение она стояла в дверях.
Она подняла свечу, чтобы осветить меня.
– Что ты здесь делаешь? Что у тебя в руках?
Я закусила губу и всхлипнула. Я хотела рассказать ей о том, что произошло, я хотела выговориться.
– Что это? – спросила она. – Во что ты вцепилась? Сейчас же покажи мне.
Я показала портрет своей настоящей матери. Эмили секунду смотрела на меня с удивлением, а потом внимательно пригляделась.
– Встань, – приказала она. – Давай, подымайся. Я повиновалась. Эмили приблизилась ко мне и, подняв свечу, обошла вокруг.
– Посмотри на себя, – неожиданно сказала она. – У тебя начались месячные, а ты к этому даже не подготовилась. Как не стыдно! Неужели у тебя не осталось ни капли самоуважения?
– Это не месячные.
– Твоя ночная рубашка в пятнах.
Я вздохнула. Я могла бы рассказать ей, но слова застряли у меня в горле.
– Переоденься в чистое и немедленно подложи гигиенические салфетки, – приказала она. – Клянусь, – сказала Эмили, качая головой, – иногда я думаю, что ты не только морально отсталая, но и умственно.
– Эмили, – начала я. Я была в таком отчаянии, что должна была рассказать хоть кому-нибудь, даже ей. – Эмили, я…
– Я не хочу стоять тут с тобой в темноте еще минуту. Убери эту фотографию, – сказала она, – и иди спать. Тебе нужно еще много чего сделать для папы, – добавила она. Эмили быстро повернулась и ушла, оставив меня в темноте.
Я вздрагивала при мысли о возвращении в папину спальню, но боялась поступить по-другому. Переодевшись, я вернулась и в нерешительности постояла в дверях, чтобы убедиться, что папа еще спит. Затем я быстро свернулась калачиком, укрывшись с головой в своей временной постели, подобно зародышу в утробе матери, и приказала себе уснуть.