Долгая полночь
Шрифт:
– In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti[1]... – начал священник.
Луи не пошевелился, пока доминиканец осенял его крестным знамением. Он не стал кричать, биться в конвульсиях, как, наверное, сделал бы одержимый. Он лишь смотрел, как монах читает молитву.
– Amen! – закончил отец Фредерик, и все в комнате торопливо перекрестились. Помедлив, Жанна сделала то же самое. Значит, она ошиблась и Луи исцелился полностью? Или то, что засело в нем, не боится и креста? – Как я и говорил, этот человек чист, лорд Мортимер. Пусть ведьма
– Не сомневаюсь в вашем слове, святой отец, – заявил Мортимер. – Мадемуазель? – он отступил в сторону и галантно провёл рукой в сторону двери. Телохранители тут же разошлись, освобождая проход.
Жанне ничего не оставалось, как подчиниться.
Ноги гудели, словно она прошла сорок льё за день. Мир вокруг плыл, как если бы Жанна в одиночку осушила бутылку вина, в голове шумело, а мысли разбегались, и попытка собрать их воедино причиняла невыносимую боль.
Никогда прежде Жанне не приходилось изгонять столько чужих существ за один час.
Англичане согнали в тюрьму всех, кто казался им хоть сколько-нибудь подозрительным. Несколько человек уже кашляли кровью, забившись в самые дальние углы камер – этих лучники вытащили на эшафот перед тюрьмой, где и отрубили им головы. Жанна не стала смотреть на казнь. У неё было много работы.
Этот, – говорила она, и сопровождавшие колдунью йомены деловито освобождали пленника из колодок, а потом пинками прогоняли его. Затем Жанна смотрела на второго, ухмылявшегося от предчувствия неизбежного конца, касалась его разгорячённого лба, и своды темницы оглашал вопль боли. Знак лучникам, и ещё один пленник устремлялся наружу.
Она не помнила, сколько раз это повторилось. Жанна сбилась на третьем десятке, когда каждое изгнание уже отзывалось ломотой в висках, болью в спине, и всё же продолжала работать, пока, наконец, всё не закончилось. Просто вдруг очередной узник оказался последним. Уже не улыбавшийся лорд Мортимер коротким кивком дал понять, что позволяет Жанне уйти. Возражать та не стала.
Безумный день подошёл к концу, и на Жанну навалилась смертельная усталость. Словно в тумане колдунья возвращалась обратно, спотыкаясь и чуть не падая. В конце концов Эвен попросту остановился и вновь, как несколько дней назад, взял её на руки. И, оказавшись в особняке Жана, отправил Берта за лекарем. Будь дома Кристина, этого не потребовалось бы, но итальянка снова куда-то пропала, и делать было нечего.
Несмотря на поздний час – на колокольне уже отбили вечерню – поиски не заняли у него много времени. Уже через полчаса он вернулся, ведя с собой доктора, да не одного, а двух – похожих на хищных птиц людей в белых масках-клювах, черных вощёных плащах и черных шляпах.
– Накер, мадемуазель? – вопросил один из врачей. Он неторопливо размотал повязку, явно стараясь не причинить Жанне боли. Но, осмотрев рану, тяжело вздохнул. – Вы думаете о том же? – целитель повернулся к своему спутнику.
– Absente aegroto[2], коллега, – предостерёг его тот. – Возможно, нам стоит перейти на высокую латынь...
– Irrumabo tuam linguam latinam damnatam, medice[3], – с трудом выдавила Жанна, и врач поперхнулся словами. – Говорите.
Они переглянулись.
– Вы умрёте, мадемуазель, – наконец сказал первый. – Вы замедлили яд – полагаю, крепким вином, но сделали это слишком поздно. Он принялся за ваше тело, и не в человеческих силах теперь что-либо сделать.
– A posteriori[4] могу сказать, что поможет разве что искренняя молитва, – слегка смущённо добавил второй. – Мне жаль, что мы не в силах...
Жанна вяло махнула рукой, и Эвен шагнул к врачам.
– Визит стоит двух солей... – начал было один, но, поглядев на хмурое лицо шотландца, умолк. Эвен, впрочем, всё же достал две монеты и сунул их ему в руку. – Благодарю, мессир...
Дверь за ними закрылась.
– Налей вина, Эвен, – сказала Жанна. – Мне нужна ясная голова.
Телохранитель беспрекословно откупорил бутыль и наполнил кубок.
– Ворон сказал правду? – спросил он.
– Самую что ни на есть, – Жанна пригубила вино.
– Тогда...
– Не всю правду, – вздохнула колдунья. – Что не в человеческих силах меня исцелить – это почти верно. Возможно, могла бы Кристина, но я не стала бы доверять ей. Есть и другие способы...
Она вытащила из сумки тонкую стальную цепь, из которой выложила на столе разомкнутый круг. Поставила внутрь кубок, предварительно осушив его до дна, нарисовала мелом колдовские символы, опоясавшие цепь. И, достав нож, безо всякого сожаления полоснула себя по запястью.
Красные капли сорвались внутрь кубка.
– Ш-ш-ш, – сказал рисунок.
Эвен отшатнулся, непроизвольно хватаясь за меч. Цепь подняла один из концов, всколыхнулась, раскрывая змеиную пасть – и снова зашипела. Звенья один за другим слипались одно с другим, превращаясь в серо-стальную чешую.
– Приветствую тебя, слуга Рафаила, – медленно выговорила Жанна. Кровь продолжала стекать в кубок.
К ней повернулась степная гадюка, из тех, которые часто кусали крестьян в Лангедоке.
– Я не с-слуга демона ш-шизни, Ис-сгоняющая, – прошипела она. – Ш-што тебе нуш-шно от меня?
– Исцеление.
– Вс-сем нуш-шно ис-сцеление.
– Отведай моей крови, дух.
Змея опустила морду в кубок и коснулась языком собранной там влаги, но тут же отпрянула, словно кровь колдуньи обожгла её.
– Накер! – выплюнула она. – Проклятая, мерс-ская, отравленная кровь!
– Мне нужно исцеление, – повторила Жанна. По спине пробежали нехорошие мурашки. Если змея откажется, ей останется только закрыть глаза и помереть.
Гадюка вдруг распрямилась, поднявшись так, чтобы оказаться на уровне глаз колдуньи. Раздвоенный язык выскользнул из пасти и на миг коснулся губ Жанны.