Долгая зима
Шрифт:
— Провалиться мне на этом месте, если мой новый плуг не сможет работать сам по себе. Нынче, когда люди изобрели столько новых вещей, человеческой силы уже почти не требуется. В одну прекрасную ночь мой плуг решит сам двинуться по полю, а утром мы увидим, что пока мы спали, он сам, без лошадей и без меня, поднял два-три акра невспаханной земли.
Перевёрнутые пласты лежали по краям борозд, пёстрые от разрезанных травяных корней. По мягкой прохладной земле приятно пройтись босиком, и Кэрри с Грэйс частенько играли в бороздах. Лора тоже была бы не прочь с ними побегать, но ей уже пошёл пятнадцатый год, а большой девочке как-то не пристало возиться в земле. И к тому же днём она должна немного погулять с Мэри.
Закончив утренние дела, они выходили на прогулку. В прерии цвели весенние цветы, по травянистым склонам пробегали тени облаков.
Казалось странным, что раньше Мэри, как старшая, любила командовать сестрой, а теперь они выросли и словно стали ровесницами. Им нравилось подолгу бродить на ветру и на солнце, собирать лютики, фиалки и жевать свежие бледно-лиловые цветки кислицы, её похожие на клевер листочки и новенькие стебельки.
— У кислицы вкус весны, правда? — сказала Лора.
— Пожалуй, он слегка напоминает вкус лимона, — мягко поправила её Мэри. Прежде чем положить в рот кислицу, она всегда спрашивала: — Ты внимательно посмотрела? Ты уверена, что там не сидит какой-нибудь жук?
— Здесь вообще не бывает жуков, — ответила Лора. — Эта прерия такая чистая! Такого чистого места нет больше нигде на свете!
— Тем более, проверь ещё раз, — настаивала Мэри. — Мне не хотелось бы проглотить единственного жука во всей Дакоте.
Обе засмеялись. Мэри теперь была беззаботной и любила пошутить. Гляда на её безмятежное лицо и ясные голубые глаза, слыша её весёлый голос, трудно было поверить, что её окружает полная тьма. Раньше Мэри всегда была примерной девочкой. До того примерной, что Лора порой просто из себя выходила. Но теперь Мэри стала совсем другой. Однажды Лора призналась:
— Ты всё время очень старалась быть хорошей, хотя и на самом деле была хорошей. Но это меня так злило, что мне иногда хотелось тебя стукнуть. А теперь ты хорошая, хотя даже нисколько не стараешься.
Мэри встала как вкопанная:
— Что ты говоришь, Лора! Неужели тебе и сейчас хочется меня стукнуть?
— Нет, нет! — воскликнула Лора.
— Правда не хочется? Может, ты ко мне так добра только потому, что я слепая?
— Нет, честное слово, нет! Я даже и не думаю о том, что ты слепая. Я... я просто рада, что ты моя сестра. Я хотела бы быть такой, как ты. Но, наверно, никогда не смогу, — со вздохом проговорила Лора. — Я не понимаю, как тебе удается быть такой хорошей.
— Я вовсе не такая уж хорошая, — возразила Мэри. — Я изо всех сил стараюсь, но если бы ты только знала, какой упрямой и противной я иногда себя чувствую, если бы ты могла увидеть, какая я на самом деле, внутри, ты бы не захотела быть такой, как я.
— Я вижу, вижу, какая ты на самом деле, — возразила Лора. — Это же ясно видно. Ты всегда очень терпеливая и ни капельки не противная.
— Я знаю, почему ты хотела меня ударить, — сказала Мэри. — Потому что я изображала из себя примерную девочку. Я вовсе не хотела быть хорошей. Я просто хотела доказать самой себе, какая я хорошая. Я была просто тщеславной зазнайкой и заслуживала хорошей трёпки.
Лора не верила своим ушам. Потом ей вдруг пришло в голову, что она всегда об этом догадывалась. Нет, всё-таки Мэри не такая.
— Нет, ты вовсе не такая! Ты хорошая по-настоящему.
— Мы все страшно испорчены и склонны ко злу, и это так же верно, как то, что искры устремляются наверх, — ответила Мэри, слегка изменив слова Библии. — Но дело не в этом.
— А в чём? — удивилась Лора.
— Я хочу сказать, что нам не следует всё время думать только о себе и о том, хорошие мы или плохи, — объяснила Мэри.
— Да что ты говоришь? Разве человек сможет быть хорошим, если он не станет об этом задумываться?
— Не знаю. Может, ты права, — согласилась Мэри. — Я не знаю, как это лучше объяснить. Дело не в том, чтобы об этом думать, а в том, чтобы просто знать, как поступать. И не сомневаться в доброте Господа. Он нас не оставит.
Лора остановилась. Мэри тоже остановилась, потому что без помощи сестры не решалась ступить ни шагу. Она стояла среди бесконечных зарослей цветущих трав, трепетавших на ветру под огромным голубым небом, по которому плыли белые облака, но ничего этого не видела.
Всем известно, что Господь добрый. Но в эту минуту Лоре казалось, будто Мэри знает что-то такое, чего не знают другие.
— Ты в этом уверена? — спросила она.
— Да, теперь я в этом уверена, — отвечала Мэри. — Господь — пастырь мой, я ни в чём не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. По-моему, это самый красивый псалом. Зачем мы тут остановились? Здесь совсем не пахнет фиалками.
— Мы заговорились и прошли мимо лежбища бизонов, — спохватилась Лора. — Вернёмся по другой дороге.
Повернув обратно, Лора увидела поросший жёсткими травами невысокий пологий пригорок, на котором стоит их хижина. Косая половинка крыши делала её похожей на маленький курятник. Сложенный из дёрна хлев едва проглядывал сквозь заросли диких трав. За ними паслась Эллен со своими телятами, а дальше к востоку на свежевспаханном поле папа сеял кукурузу.
Пока земля ещё не просохла, он старался поднять как можно больше дёрна. Прошлогоднюю пашню он разрыхлил бороной и засеял овсом. Теперь он медленно шёл по вспаханному полю с мешком зерна через плечо и с мотыгой в руке.
— Папа сеет кукурузу, — сообщила Лора. — Пойдём по этой дороге. Вот и бизонье лежбище.
— Да, я знаю, — отозвалась Мэри.
Сёстры немножко постояли, вдыхая медовый аромат согретых солнцем фиалок. Лежбище бизонов, совершенно круглое, словно большое блюдо в три или четыре фута глубиной, было сплошь покрыто фиалками. Тысячи, миллионы цветков разрослись так густо, что закрыли лепестками собственные листья. Мэри опустилась на землю и, осторожно нащупывая тонкие стебельки, нарвала букет.