Долги Красной Ведьмы
Шрифт:
Кеннет оказался прав. Если бы дело было только в мести убийце Рэндалла Баккара, здесь, на этом месте Аранта бы уже выдохлась. Погонщик в черном больше не имел над нею власти. Убить еще одного человека, чтобы отомстить за уже мертвого… Какой, в сущности, смысл, если бы убийца больше ничем не угрожал? К несчастью, это было не так.
От Грандиозы отделались легко: дали ей немножко денег и пустили погулять на рынок, справедливо полагая, что увидят ее нескоро. Кеннет отправился добывать новости старым испытанным путем: пить пиво в нижнем зале. Аранта, предоставленная самой себе, осталась лежать в комнате, блаженно закинув руки за голову. Это было справедливо: во-первых, Кеннет задолжал ей несколько бессонных ночей, а во-вторых,
Кеннет явился первым, взбешенный в той степени, что всегда забавляла Аранту.
— Мор-рды, — рычал он, сдерживаясь, впрочем, дабы не быть услышанным этими самыми «мордами». — Они способны говорить только о деньгах! Зато уж если заговорят о деньгах — пиши пропало. Только о них они и будут говорить, и никто их с пути не свернет. Першероны!
Оказалось, чтобы завязать знакомство, Кеннет сказал, что отец его разводит в Камбри племенных лошадей — чистая правда! Что он, как старший сын и наследник, прислан сюда с целью выяснения конъюнктуры рынка и возможностей сбыта. На что бюргеры явили живой интерес: как же — бизнес! И в головы их немедленно запала совершенно справедливая мысль о том, что этот парень должен бы в лошадях разбираться.
И все!
Остаток дня Кеннет провел на лошадиной ярмарке в качестве бесплатного консультанта, разоблачая цыганские проделки, чем, без сомнения, восстановил против себя всех лошадиных барышников в округе. И, как оказалось, совершенно задаром. Он позволил таскать себя от кобылы к мерину, смотрел им в зубы и пересчитывал ребра единственно, чтобы иметь возможность непринужденно поговорить обо всем на свете. И что же? Они не интересовались политикой! Единственное, что заботило их из высших сфер, так это размер чинша, который полагалось уплачивать с суммы дохода. Сплетни из жизни высшего руководства не занимали «першеронов» нисколько: они и не знали, кто ими сейчас управляет. Тем более что со времен секвестра Баккара Марка управлялась коллегией выборных чиновников, «достойнейших», кои вели себя так, словно личной жизни у них не было вовсе. Немудрено было и перепутать их между собой.
— И боже мой, сколько в них входит пива!
Кеннет пиво любил, но на почве его потребления никакими особенными подвигами не отличался. А расплачивались с ним исключительно пивом, которое «не выливать же наземь, в самом деле».
— Если я и впрямь вздумаю продавать тут лошадей, — заметил Кеннет пессимистично, — меня прирежут в первую же неделю. Чтобы бизнес не губил.
И следующие полчаса он рассказывал Аранте, как лошадям чистят зубы мелом, чтобы казались моложе, надувают их кузнечными мехами, чтобы казались упитаннее, и поят пивом, чтобы глядели веселее. Аранта смеялась от души, особенно когда возлюбленный присовокупил, что Грандиоза, поди, всеми этими уловками омоложения уже овладела.
Легка на помине, девушка явилась в гостиницу принаряженная. Стриженую головку прикрыл полотняный чепчик с полоской кружева по краю, синее платье оттенила белоснежная шемизетка (в подворотне, что ли, переодевалась?) с пряжкой-заколкой на груди, на кисти руки болталась новенькая, вышитая бисером сумочка. Все дешевенькое, потому что Анелька, вероятно, поставлена была перед выбором: купить одну вещичку подороже, или несколько, но из разряда «девкина радость». От нее пахло молоком, конфетами и душистой кельнской водой. Видимо, доставила себе все возможные удовольствия. И там, в сумочке, наверняка притаилась баночка с помадой. В любом случае настроение у нее явно улучшилось, и глазки так и блестели. Аранта даже ощутила нечто вроде укола совести: ведь у Грандиозы, единственной из них, не было до сих пор ничего своего. Давно следовало поощрить ее какой-нибудь собственностью.
Заблестели глаза и у прочих членов экспедиции, когда выяснилось, насколько Анелька была для них небесполезна. Пока Кеннет топтался посередь лошадиного рынка, она прошлась по белошвейкам и галантерейным лавкам — «слава Заступнице, наконец большой город!», приобретя товара на бону, информации принесла на пригоршню королевских рад.
Здесь, оказывается, помнили и короля Гайберна Брогау, и всех его сыновей, а одна мистрис даже утверждала, что шила сорочки к свадьбе его дочери. В чем Анелька не слишком и усомнилась: местное полотно ценилось выше того, что ткали в средней полосе. В том и была разница меж почтенными горожанами и их женами, что первые предпочитали вести беседу в пределах своего коммерческого интереса, а вторые готовы были поделиться сведениями решительно обо всем. Тем более сейчас, когда птенцы их скалистого гнезда так резко вздорожали в цене.
— А что, — кокетливо расспрашивала Анелька куафершу, вымывшую ей голову и теперь завивавшую отросшие кудельки в колечки, — у нового короля молодые братья все неженаты?
— Да младший-то после Башни, говорят, в уме повернулся, — отвечала та. — Шепотом говорят, да правильно: чем тише — тем верней. Ежели король задумает его женить, так на деньги да на честь кто-нибудь да клюнет. Хоть и грех это — давать женщине такого мужа. Еще и подберут какую безответную. Ну да, помнится, он тихий был. Не блажной. Ну а у среднего брата — дела церковные…
Мистрис поджала губы, словно осуждая кого-то.
— Не мое, ясно, дело, а только негоже было так с ним обходиться. Или похвали, или покарай. А так: то ли одно, то ли другое, а в результате посадили его в пограничный замок Фирензе, не то узником, не то — сеньором, и детишки Баккара тут же глаза колют вечным упреком. Тут уж у Клемента, видно, старая ревность взыграла.
— Им разве было что делить?
— А то! Мой-то троюродный брат в оружейных рядах стоит, так, поди, понарассказывал в свое время, как Гайберн, граф тогда еще, мальчишек по рынку водил. Уриену подбирали меч и под рост, и под силу руки, и получил бы он все, что попросил. Младшему кинжальчик на пояс, добро бы не порезался, а старшего отец одергивал — ты, мол, и так мой меч унаследуешь. Да и те, кто в замке служил, говорили, да проговаривались, что среднего граф вроде как. больше любил. Лучший сын, какого мог пожелать мужчина. Граф, верно, жалел, что не он у него первый, а таких вещей от домашних не утаишь. Правда, и доставалось ему от отца против других вдвое. Видно, любовь меж ними была из тех, что родитель то кнутом вбивает, то пряником покупает.
Чувствовалось, что собеседница в глубине души скучает по владычеству Семьи. Про них по крайней мере можно было выдумывать красочные сплетни.
— Что, он был такой неблагодарный?
— Да его поймешь разве? Я его мальчишкой помню. Плохого от него никто не видел. Хорошего — тоже. Ну да благотворительностью в их семье испокон веку женщины занимались. Жил себе, от оружия на книжки косился, да, видать, еще отцу перечить не боялся. Сам высоконький, тощенький. Помню, сказал кто-то, не ровен час забьет его граф совсем в гневе, а после вовсе лишится и покоя и утешения. Клемент, тот попроще: гулял в городе, деньгами сорил — хвалили, обижал кого — ругали. Тогда уже под чепчики заглядывал. А этот — книжник. Монашество, верно, в самый раз по нем было, да теперь вот и эта дорожка ему закрыта. Погубил себя парень. А ты чего стриженая? Мода такая теперь или болела?
— Болела, — легко соврала Грандиоза. — Только не я, а барыня моя, у которой я приживалкой. Вот всех в доме и остригли, чтоб ей одной не обидно было. Ах, не летать мне, видно, высоко! Не соблазнить богатого барина.
— Плюнь, — от души посоветовала ей дородная, счастливая в браке куаферша, — разотри и найди честного парня. Потому что нужны тебе эти хлопоты?
— Значит, — вымолвила Аранта, чувствуя холодные мурашки по всему телу и подбираясь для рывка, — замок Фирензе?