Долги Красной Ведьмы
Шрифт:
— Почему вы не пьете? — спросил комиссар. Глаз у него был зоркий, в этом не откажешь.
— Я не пью вина вообще, — последовал незамедлительный ответ.
— А мне сдается, вы не хотите пить с нами!
— Что бы вы об этом ни думали, едва ли это имеет хоть какое-то значение.
Донахью пожевал губами.
— Вы плохо стараетесь убедить меня в вашей преданности брату. Ведь от меня зависит, как подать ваше участие во всем этом деле. Я говорил уже, что имел насчет вас продолжительную беседу с королем?
— И что же он сказал? — Голос Уриена мог, кажется, море заморозить, но Донахью было наплевать. Или же, что вернее, он преследовал какую-то цель, и упорно гнул свое.
— Он сказал, — Донахью потупил глаза, — дословно следующее. У меня есть брат, сказал он. Он ничего собою не представляет. За одним исключением: его никто не может убить.
— И что же вы ему ответили?
— Что попытаюсь!
Нож, которым комиссар резал мясо, развернулся в его руке, так, словно его держал и направлял опытный убийца, и в мгновение ока ударил Уриена в самый центр груди. Аранта, подававшая на стол, выронила вертел и зажала рукой рвущийся крик. Она увидела лишь, как Уриен подался вперед, словно навстречу лезвию, и чуть вбок, словно ловя его грудью и закручивая. Скрежет металла о металл слился в ее сознании с возгласом разочарования, треском материи и грохотом опрокинутого стола. Уриен, которого она видела уже практически убитым, вскочил на ноги, прижимаясь спиной к стене и держа в руке невесть откуда взявшийся меч. Должно быть, ножны он укрепил под столешницей, возле своего места. Передвинув стол, гости лишили его возможности легко извлечь его: не хватало пространства для размаха, и ему пришлось оттолкнуть стол ногой, опрокинув его на нескольких солдат, которые поспешили на помощь к слегка обескураженному Донахью, и тем самым придавив несколько ног и размозжив несколько костей. Комиссар, проворно отскочив на более или менее безопасное расстояние, потирал кисть руки, откуда Уриен грудью выбил нож. Удар был поставлен на плоть, и кольчуга мелкого плетения, такая тонкая, что ни единым звуком не выдала себя за весь сегодняшний день, надетая, видимо, под сутану на голое тело, преподнесла комиссару сюрприз.
То-то ее не оставляло ощущение, что они о чем-то забыли! Увлеченные планами спасения детей, они совершенно выпустили из виду опасность, грозящую Уриену. В самом деле, после устранения детей Баккара он становился брату не только не нужен, но даже опасен. Он много знал и о многом мог рассказать. И более того, он мог быть чертовски убедителен. Никто не станет терпеть рядом с троном такую харизму. Мертвый он был полезнее. На него можно было свалить все злодейства и править, осиянному благодатью. Да! Они упустили это, но теперь, вспомнив в момент все оговорки и внезапные паузы в разговорах, она понимала, что сам Уриен знал это с самого начала. Это просчитывалось. Сегодня он готовился умирать.
Но — не покорной жертвой! Он никогда ею не был, и это было именно то, что исторгало его из лона церкви. Церковь не терпела самодостаточных гордецов. Из одного камня стены не сложишь. Солдат, дотянувшийся, чтобы схватить его за край сутаны, ошеломленно взирал на лохмотья в своей руке. Уриен рывком освободился из сковывавшей его долгополой тряпки и, чудесно преобразившись, стоял среди зала, как сверкающая башня, закованная в металл, ловящий на себя кровавые отблески огня. Кольчуга закрывала его от шеи, где набухла жила бешенства, до середины бедра, Аранта отступила за угол камина и присела там, прикрывшись руками и кося испуганным, но и любопытным взглядом. Потому что, сказать по правде, в жизни она не видела ничего более красивого.
Что бы Кеннету быть здесь вместо нее! Чем она может ему помочь? Даже не ведьма. Ничтожество. Немая служанка Эри. Стоя спиной к спине, выставив правую ногу вперед — ведь отмахались бы мальчики! Заступница, когда-то, еще месяца три назад, она могла бы обрушить на них потолок.
Пятнадцать мечей, направляемых командами Донахью, стоящего чуть поодаль.
Ну что ж, Уриен, демонстрируя блестящее владение тактикой, отступал, сдерживая натиск, в единственном возможном направлении, а именно — к лестнице, и потом по ней, наверх. Аранта, к своему восторгу, смешанному с болью и страхом, отмечала, что мечей против него становится меньше. Что теснясь, они мешают друг другу. Что больше, чем одному, на лестнице против него не встать. Она бы молилась, если бы боги слышали таких, как она. Удары сердца звучали так, словно в груди оно билось, как в гулкой пустоте.
— Кончайте бордель, — услышала она за своей спиной и поняла, что Донахью, который поболее ее знал толк в подобных переделках, тоже не выпускает происходящее из виду. — Принесите арбалеты из чулана и снимите его болтом. Милорд, мне искренне жаль. Какой начальник дворцовой стражи пропал в вашем лице!
Пятеро проскользнули мимо нее в чулан. Метнувшись к его дубовым створам — все деревянные части в Фирензе были сделаны на совесть и пропитаны смолой для предотвращения гниения, — Аранта, навалившись всем телом, закрыла их и вставила в петли кочергу. Двери затряслись от ударов и проклятий изнутри. Волна воодушевления словно приподняла ее над землей, напомнив дни и подвиги иные, прежние, но вновь обернувшись к театру военных действий, она поняла, что этой ценой напомнила о себе.
— Убейте бабу! — приказал Донахью. Как это, оказывается, может звучать беззлобно. Смысл его приказа дошел до нее мгновением позже, когда она поняла, что ее жизнь или смерть, собственно, ничего для Донахью не значат. Он перерезал бы ей глотку в любом случае, как перерезали их всем прочим людям Уриена, виновным лишь в том, что Клемент подозревал, будто в защиту его брата поднимет меч каждый, с кем тот перебросится словом или взглядом. Но именно сейчас, именно здесь убить ее — значило заставить дрогнуть другую руку. Заставить Уриена прыгнуть на мечи. И по тому, как в чаду драки, в лязге стали о сталь его рука оперлась о шаткие перильца, ограждавшие лесенку, она поняла — он таки прыгнет. Свой крохотный шанс уйти наверх, нырнуть в какую-то кладовку, из тех, что на поверку оказываются потаенным ходом, и после справедливо оправдывать бегство тем, что оно гарантировало жизнь трясущимся где-то малолетним детям Баккара, которые обожают его больше, чем родного отца, и которые без него обречены если не на гибель, то на прозябание, он обменяет на ее жизнь. Даже не на жизнь, потому что если он прыгнет, они погибнут оба. Обменяет… да ни на что он ее не обменяет, потому что ничего не получит взамен, кроме самого решения и последующего за ним прыжка. Кроме выражения ее глаз, когда она увидит этот прыжок. Кроме жизни, которую придется прожить, помня выражение ее глаз, если он не прыгнет.
Много раз она слышала и говорила сама, что приведись случай, и Кеннет умрет за нее. Самого Кеннета она пыталась отучить от этой мысли, но, в общем, воспринимала ее как саму собой разумеющуюся. Но вот случай привелся. И даже в самой невероятной фантазии ей бы не примерещилось, что умирать за нее выпадет Уриену Брогау.
«Он получит меня на костре!» Вот на что она, оказывается, с отчаяния заколдовала их обоих.
Вскинув над головой горшок, полный углей, которым обносили на ночь комнаты, разжигая камины, она крикнула:
— Уриен! Даже и думать не смей! Уходи наверх!
— Проклятие! — взревел Донахью. — Немая Эри! То-то, гляжу, знакомое лицо! То ж Красная Ведьма!
Зрение ее расплылось и раздвоилось. Серые тени, колеблемые дрожащим светом, приближались к ней с острым железом в руках, и она швырнула в них глиняным горшком, который валился наземь бесконечно долго и бесконечно долго рассыпался черепками и углями. Можно было умереть и воскреснуть, пока занимался трескучим огнем иссохший тростник, покрывавший пол. И огонь вставал стеной, отделяя ее от этих призрачных, ничего собой не представлявших убийц, принадлежавших теперь уже иному миру. Какой смысл убивать ту, что стоит посреди огня? На нее можно только глядеть, раззявившись, потому что не каждый день увидишь, как ведьма сама поджигает свой костер.
Грохот издали и удар, от которого дрогнула под ногами земля, запах горячего металла, перебивший едкую вонь дыма, порыв силы, сомкнувшейся вокруг нее, оторвавшей ее от земли и влекущей в никуда, ускользнули от нее, как ускользает рыба из рук или последний утренний сон из памяти. Потом холод и чувство безудержного падения в темноту.
8. ВЕЧЕРИНКА УДАЛАСЬ
Сознание вернулось вместе с болью во всех членах и чувством неудобства от неестественной позы. Клочки дыма в небе, куда невольно упирался ее воспаленный взгляд, и вкус пепла во рту. Хотелось сплюнуть, но для этого требовалось как минимум сесть или хотя бы перевернуться набок, да и слюна вся пересохла. В тело впивались острые края камней.