Долгие беседы в ожидании счастливой смерти
Шрифт:
_______________________
Еще бесспорнее свидетельствует о происшедшем давний, но — оказалось — не забытый семейный конфликт. Доктор Сидерайте рассказала мне, что никак не могла понять: зачем мужу нужно было обращаться в милицию — зачем он так хотел, чтобы его литовское имя обязательно внесли в паспорт?
Несколько шагов в лабиринте
Свою первую рецензию в журнале «Пяргале» й пишет по-литовски…
— …Но я быстро догадываюсь: получилось совсем не то, что хотел
Вот тогда-то он продумает довольно сложный «технологический» процесс: первый вариант статьи должен быть на идиш, затем один знакомый журналист делает перевод на литовский (разумеется, за плату), затем й внимательно сравнивает оригинал с переводом — анализирует языковые конструкции, учится…
Так продолжается долго — несколько лет. й становится в это время известным в Литве литературным критиком. Наконец, постепенно, он отказывается от переводчика.
________________________
То, чего он добился в короткое время, не может не восхищать. Победа? Разумеется, поражение. й был обречен, но не понимал этого. Он надеялся, что сумеет перестроить, переделать себя. При этом й не хотел стать «средним» литовским писателем.
Между тем история литературы знает только два-три примера, когда художник слова «менял» язык и добивался подлинного успеха. Может быть, самый известный пример: Владимир Набоков. Его проза стала событием не только в русской, но и американской литературе. Однако ведь Набоков свободно знал английский с раннего детства…
________________________
й всегда напряженно думает о своих отношениях с литовским языком. Должно быть, в старости понимает: чужой язык уже никогда не станет родным. Все же он надеется выйти из этого лабиринта: «Для чего тогда еврейская голова?»
Говорит многие годы подряд жене, а теперь мне:
— …Есть литературные жанры, где язык не так важен. Это как раз те жанры, в которых работаю я: драма и литературная критика.
Я жалею й, молчу. Логика его рассуждений поверхностна. В самом деле, в пьесе на первый план выходит действие, в литературной критике — движение мысли… Но драма мертва без ярких диалогов. А все логические построения статьи рассыпаются, если не скреплены лирическим, личностным пафосом автора. Ремесленник может написать драму или статью «средним» языком, Ибсен и Брандес — не могли.
й любит порассуждать также о двух русских классиках, язык которых якобы небрежен, но которые от этого ничуть не становятся меньше, — о Толстом и Достоевском. Тут (поскольку речь о самом й впрямую не заходит) я резко спорю с ним. Цитирую ему свою давнюю книгу о писательском труде — «Беседы в дороге». Там есть страницы, посвященные «псевдонебрежностям» со словом — Толстого, Достоевского, Пушкина…
Лабиринт потому и лабиринт: он не имеет выхода. й думает по-литовски, даже ведет по-литовски дневник. Но нет свободы, полета. И нет уверенности.
Отдает свои вещи редактировать литуанистам. Разрешает «переписывать» себя, если у редактора есть желание.
Он признается: пишет тяжело, медленно, будто ворочает глыбы. Только мыслит весело. «Придумывать пьесу — счастье, писать — каторга».
Может быть, это и есть его главная драма? Замыслы разбиваются, по-настоящему не воплощенные в языке.
Бумеранг
12 августа 90 г. Дочь й, Ася, уехала в Израиль в семьдесят втором году…
Я смотрел сегодня на ее фотографию в кабинете отца — на стене, в простой металлической рамочке: обычная еврейская девушка, одета во все белое.
В тот год она окончила университет, работала программисткой. Однажды пришла к отцу, села напротив:
— Папа, я хочу тебя оторвать. Дело в том, что я уезжаю…
— Куда?
— В Израиль.
Он ответил спокойно:
— Это твое дело. А я никуда из Литвы не тронусь.
«Так и улетела. И уже почти двадцать лет там. И ни разу за эти годы не захотела взглянуть на родной дом».
Бумеранг.
й не произносит это слово. Но оно как бы за скобками его недоуменных вопросов. «Не могу понять, почему она уехала? Как возникла у Аси сама эта мысль? Ведь она была так далека от еврейства — когда росла, в семье нашей уже не звучала еврейская речь, у девочки не было еврейских подруг…»
Я не сомневаюсь, однако, что ему самому приходило в голову простое объяснение. Бумеранг.
____________________
2 сентября 95 г. Добавлю к этой записи: каждый из них — мать, отец, брат — в течение двадцати лет один раз видели Асю. Были, по очереди, в Израиле. А она приезжала прощаться с отцом. Приезжала трижды. Он угасает медленно.
Воспоминание о пепле
Страхи й можно классифицировать. По периодам. По длительности. По причинам возникновения. По силе интенсивности страха, если можно так выразиться. (Я сознательно не стал обращаться к специальной литературе, чтобы мой дневник не напоминал записки студента-психиатра).
______________________
— На войне, как многие люди, я не испытывал страха.
— Когда же он появился?
— Сразу после войны…
Это, конечно, не так. й запамятовал: страх был и раньше. Только после фронта усилился.
______________________
Первая его встреча с энкаведистами — тоже во время войны (в эвакуации, после визита к врачу и посещения столовой). Встреча показалась сначала обыденной, а завершилась, в конце концов, трудовым лагерем, где й чуть не погиб. Но, рассказывая, й вспоминает не это.
Свою досаду — «борщ так и не доел!»
Свое безоговорочное подчинение очередному «человеку в черном»: «А я ведь даже не знал, кто он такой».
______________________