Долгие ночи
Шрифт:
Почему? Потому что они сами рабы… Никогда свободный человек не станет угнетать другого, ибо он знает высокую цену свободы, а благородный не прольет кровь порабощенного народа ради земных благ и собственного честолюбия.
При этих словах Кундухов побледнел и в упор взглянул в лицо Арзу. Но тот абсолютно спокойно продолжал:
— Нет, я не обижаюсь, что ты меня не узнал. Четыре года назад в беноевских лесах ты дал слово никогда не поднимать оружия против чеченцев. Так вот, я и есть один из тех, кому ты давал слово. Ты тогда сказал: "Когда падает дерево, оно опирается на соседнее, — гласит осетинская пословица. В счастье и горе мы не можем не опираться друг на друга. Клянусь, что с сегодняшнего дня никогда не подниму на вас руку, никогда не сделаю вам плохого". Однако мы узнали, что ты нарушил данное тобой слово, и чтобы напомнить тебе о том, в прошлую
— Не помню, — надменно произнес Кундухов. — Сколько ваших переселенцев приходило ко мне, разве всех теперь узнаешь?
— Ты прав, — согласился Арзу. — Всех волновал вопрос переселения. Но мы приходили совсем по другому делу. Мы лишь хотели напомнить тебе, что ты обязан держать данное тобой слово.
— Как тебя зовут?
— Арзу.
— Сейчас тебя трудно узнать.
— За эти три месяца мы выстрадали больше, нежели за все последние двадцать лет войны.
— Так вот! Слово свое я сдержал, — твердо ответил Кундухов.-
С тех пор я не участвовал ни в каких действиях против вас.
— Сын гор не может стать клятвоотступником. Закон предков суров.
— Я повторяю еще раз…
— Ты помог русским обмануть нас, — прервал его Арзу. — Люди тебе верили, думали, что ты настоящий мужчина.
"Вот подлец! — выругался в душе Кундухов. — Как же он смеет так со мной разговаривать! Даже турецкий ад не выбил из этих чеченцев их проклятую гордость. Связать бы его да отправить в диарбекирскую тюрьму! Но нет, применить к ним сейчас силу — значит навредить самому себе. Тогда придется проститься с моими мечтами и планами. Не для того я потратил столько сил, времени и энергии, чтобы сейчас из-за этой вот кучки несчастных оборванцев провалить все дело. Ни за что! Вид турецкого войска их не пугает, и они будут с ним драться.
Воздействовать следует только добром".
— Я попрошу не говорить со мной в таком тоне, это вопервых,-
Кундухову стоило немалых усилий такое вот дипломатическое спокойствие. Усилием воли он подавил вскипевшую ярость и говорил хотя и быстро, но не повышая голоса. — Во-вторых, я никогда не приглашал вас в Турцию. Ваши старшины попросили у меня совета, я им высказывал свое личное мнение, но никому его не навязывал и никого ни в чем не убеждал.
— Да, сам ты не приезжал на беседы с чеченцами, это правда.
Но вот твой брат наведывался к нам часто. Нет, он не произносил твоего имени, все слухи распространял якобы от себя.
— Я хотел только добра. Если веришь Аллаху, верь и мне. Не мог я такое предвидеть! Вы находились в трудном положении, и я хотел помочь. У вас было два пути: либо пойти по миру, либо силой оружия вернуть свои земли… Вам по душе был последний.
Но этого нельзя было допускать, ибо любая стычка окончилась бы вашим поражением. Царь знал, что, пока вы находитесь в своей стране, мира там не видать, а потому и решено было переправить вас за Терек и рассеять там среди казачьего населения. На вашей же земле расположить несколько десятков новых станиц.
— Нам это было известно.
— Я также знаю, что вы с Маккалом прибыли сюда просить у турок помощи. Только никогда не дождетесь ее. А теперь турки тем более не в состоянии оказать ее. Пойми, Арзу, и чеченцы стали уже не те, что были двадцать лет назад. Половина мужского населения перебита. А кто встанет рядом с вами?
— Ах, спасибо тебе! Ведь ты, действительно, очень здорово помог нам, — зло усмехнулся Арзу. — Посмотри на них, — указал он рукой в сторону своих собратьев. — Это твоя жалость и плоды твоей помощи довели их до такого состояния. Это все, что осталось от пяти тысяч семей. Вот их страданиями ты и достиг сначала чина генерала, а теперь получил и чин паши. Я вижу тебя насквозь. Ты замышляешь что-то еще более грандиозное, иначе ты бы не разговаривал со мной так мирно и спокойно, не стал бы выслушивать меня. Так тебе сейчас выгоднее. Но помни:
больше тебе не удастся обмануть нас.
— Ты говоришь так, словно я один и виновен во всех ваших бедах!
— Да, ты! — отрезал Арзу. — Твой сладкоречивый и лживый язык сделал свое черное дело!
— Хорошо. Всю вину я беру
— Знаю, Муса. Ты сделал все, что было в твоих силах, чтобы нас не отправили за Диарбекир, а оставили около Муша, Байбурта, Эрзерума и Карса. Чеченцы тебе за это благодарны, но я не могу пока понять, что руководит поступками, нет, не Мусы, а генерала Кундухова. Что заставило его четыре года назад в Беное войти с нами в сговор и почему он так печется о нашей судьбе? Какую цель он преследует? Не кроется ли за всем этим какая-то чудовищная интрига? Мы вправе сомневаться, зная обо всех твоих деяниях. И если наши сомнения и догадки подтвердятся, тогда берегись, Алхазов Муса. Мы найдем тебя даже под землей.
Кундухов молча глядел на толпу переселенцев, расположившихся вдоль дороги: кто сидел, кто лежал на сырой земле в окружении турецких всадников, которым одного его знака было бы достаточно, чтобы с саблями наголо ринуться на этих изнуренных людей. И если он подаст сейчас такой знак, то не совершит никакого преступления, так как лишь выполнит приказ командования. Но чеченцы обвинят в жестокости только его одного. Ведь он руководит операцией. Так уже бывало не раз.
Но сейчас он сделает все возможное, чтобы избежать кровопролития. В глазах чеченцев он обязан остаться благородным человеком, желающим им одного только добра. А кровь пусть проливают турки, они на это мастера. Кто-то из переселенцев тихо затянул протяжную песню. Десятки мужских голосов тут же подхватили ее:
Мусульманский царь к себе нас звал, Царь русский — остаться просил, Без огня и ветра Чечня запылала: Огнем был Алхазов Муса, Вихрем подул Успанов Сайдулла. Пророчили муллы нам страшный суд, Мы видели: родные бросают родное. Вот он, день страшного суда, Вероломные муллы нас подло обманули, Они нас в земной ад загнали…Каждое слово песни глухой болью отдавалось в сердце Кундухова.