Долгие ночи

Айдамиров Абузар

Он замолчал, переводя дыхание и собираясь с мыслями.

— Али, — снова обратился он к брату.

— Отдохни немного, — отозвался Али.

— Отдыхать мне уже некогда, — тяжело вздохнул Арзу. — Ты последний в нашем роду, кто остался в живых. Удел незавидный.

Одна теперь надежда на Умара и Усмана. Я хочу верить, что они продолжат наш род, а тебе будут утехой. Как бы трудно тебе ни пришлось, будь мужественным и стойким. Не сворачивай с пути, указанного нашими предками, не склоняйся ни перед кем, сойди в могилу с гордо поднятой головой. Если упадешь, то встань и вновь продолжай идти вперед. Никогда не проси

у врага пощады и не мирись с участью раба. Не теряй надежду на свободу. Приди ко мне и к своим предкам, сохранив мужество, смелость и силу воли. Теперь же постарайся вернуться домой к Айзе и сыновьям.

Огонь в нашем очаге не должен гаснуть. Помни, Чора погиб из-за твоего брата, а потому замени его детям их отца. Любыми путями ты обязан возвратиться домой.

Холодный ветер, подувший с севера, разогнал туман, и в его разрывах на противоположном склоне стали видны курдские шатры.

Стада овец паслись вокруг. Снизу, из ущелья, ветер доносил теперь стук топоров и кирок.

Касум взял кувшин, собираясь спуститься к роднику.

Арзу удержал его.

— Подожди, Касум, — попросил он. — Дальнейшая часть моего завещания касается вас троих. Война, которая началась, когда наши деды были еще молоды, не кончилась. Она продолжается. И будет продолжаться до тех пор, пока русский падишах не вернет нам отобранные у нас земли и свободу. Я впервые серьезно задумался над пройденным и понял, что мы были слепы. Во всех наших бедах и несчастьях всегда обвиняли христиан, в первую очередь — русских. Муллы убеждали нас, что война, которую мы ведем, это война правоверных с неверными и звали нас к газавату. И мы верили, что поднялись на газават. Но мы обманывали себя. Скажи, Касум, разве в душе хотелось тебе ценой своей жизни заслужить себе рай? Ведь каждый мечтал умереть естественной смертью у себя дома, среди родных и близких. Но царь насылал на нашу страну своих солдат, и мы вынуждены были вставать на защиту своей жизни, своей семьи, своей родины… Никакого газавата в том не было…

Касум слушал, захватив ладонью подбородок. Когда же Арзу прервал свою речь, чтобы отдышаться, он воскликнул:

— Ты правду говоришь, Арзу! Газават! Кому он был нужен? Кто о нем думал? Ни один чеченец не ворвался в страну христиан ради газавата и не унес ни одной человеческой жизни. Не приди царская власть на нашу землю, не было бы войны. Я имел родителей, трех братьев и взрослого сына. Никого теперь из них нет. Все погибли. И я никогда не смогу забыть свою мать, которая сгорела вместе с домом, когда конники Баклан-инарлы [109] жгли наш аул. Отец и братья погибли раньше. Спрятавшиеся в лесу аульчане рассказали мне, что моя старая мать отказалась покинуть дом, и они были вынуждены оставить ее в горящем ауле.

109

Имеется в виду генерал Бакланов.

Я помчался в аул, кишевший солдатами, бросился в горящий дом.

Мать каталась по полу в пылающей одежде. Я схватил ее на руки и вынес во двор. Сорвал с нее горящее платье, а огонь добрался до ее седых волос. В этот момент ко мне подскочили два казака.

"Касум, родной, оставь меня, спасайся сам!" — закричала мать.

Уложив одного казака выстрелом из пистолета, я оглянулся на мать. Пламя безжалостно жгло ее седую голову. Из моей груди вырвался звериный рев. Я бросился к ней. Воспользовавшись этим, второй казак взмахнул надо мной саблей. Я вовремя подставил свое ружье. Лезвие скользнуло по стволу и рассекло щеку. Казак замахнулся снова, и на этот раз я не мог отразить удар. Кровь залила мне лицо. Но и казак вдруг выронил саблю и, схватившись за голову, опрокинулся на круп лошади, которая унесла

его прочь. Казака сразил мой сын Лечи. Мой единственный сын спас меня от смерти, а сам погиб. Такова история вот этой раны, навсегда обезобразившей мое лицо. Каждый раз, когда пальцы касаются шрама, я вспоминаю тот страшный день. Я остался в живых и думал, что большего горя мне не дано увидеть. Но оно ждало меня впереди. Здесь я похоронил и жену, и детей.

Касум еще ниже склонил голову. Изуродованная щека его задергалась.

— Так разве газават толкнул меня в горящий дом? — продолжал он. — Нет, я спасал жизнь своей матери! А мой сын? Разве он думал о газавате, когда прискакал следом за мной в аул? Нет, он спешил на помощь отцу. О каком газавате мог я подумать в тот день? Да я забыл не только про тот, но и про этот свет, а если говорить откровенно, то и самого Аллаха, да простит он меня. Нет, ни дед, ни отец, ни братья, ни сын, никто из нас не стал бы проливать кровь христиан ради газавата! Прости, Арзу, речь моя затянулась.

— Спасибо, Касум. Ты высказал все то, на что у меня уже не хватило сил. Мы ошибались, думая, что все без исключения мусульмане — наши друзья, а все иноверцы — враги. В прошлую зиму около Шали на поле Убитого Быка нам устроили бойню. И тогда в безоружных людей, что шли в крепость с прошением, тоже стреляли. Но среди русских солдат, стрелявших в безоружных мужчин и женщин, были не только христиане. Рядом с Туманом [110] стояли и чеченские офицеры, и муллы, готовые исполнить любой его приказ. И вчера нас расстреливали из пушек и ружей те же… мусульмане… Жестокие и вероломные люди есть среди любого народа. Маккал и Берс правильно говорили, что несправедливость исходит от немногих людей. Разве не стонут под гнетом богатых здешние турки, курды, армяне и другие? И я верю, что время свершит справедливый суд над угнетателями.

110

Имеется в виду генерал Туманов.

Но вы вернитесь домой. Обязательно вернитесь. Не знаю, перейдут ли на нашу сторону русские и грузинские бедняки, как уверяли Берс и Маккал. Должны перейти, ибо нас всех давят одни и те же враги. Но если ты, Али, брат мой, если ты останешься жив и не отомстишь нашим врагам за все наши страдания, знай:

я прокляну тебя. "Свобода или смерть" всегда было завещанием наших отцов. Теперь это и мое завещание. Передай его и своим детям, Али. А теперь накрой мне чем-нибудь ноги, что-то сильно морозит. Хотя я знаю, к чему это… Но, не падай духом. И ты тоже, Эсет… Вам еще придется и не такое увидеть…

Похороните нас с Чорой… вместе… в одной могиле… В моих газырях… спрятана горсть… родной земли… Подсыпь ее… под наши головы… Передай… Маккалу… Берсу…

Взгляд Арзу остановился на Эсет, и лицо умирающего исказилось острой болью. Он рванулся, как от судороги, но тут же вытянулся и затих…

— Арзу! — закричал Али. — Арзу!

Он тряс брата, отказываясь верить случившемуся.

— Арзу! Брат!

"Нет даже муллы, чтобы прочитать ясин, — подумал Мачиг. — Это погибшим в газавате не обязательно, чтобы муллы отпевали их.

Мункар и Накир их не станут допрашивать в могиле. Тот, кто умер в газавате, придет прямо в рай, райские гурии встретят его… Неплохое утешение тому, кому еще предстоит умереть. Но как быть тому, кто пал не от руки гяура? — сомневался Мачиг.

И какая, собственно, разница между мусульманскими и христианскими солдатами, если и те и другие одинаково проливали нашу кровь и не щадили нас? Нет, не стоит сомневаться в том, что наши братья и сестры, павшие здесь, приняли газават. Они погибли вдали от родины, и Аллах зачтет им это".