Долгие сумерки путника
Шрифт:
Портал в пустыне, ориентированный по Солнцу или звездам. «Что он означает? Куда ведет?» — спрашивал себя Сьеса. Кто и куда будет проходить через эту дверь, поставленную в высочайшей пустыне мира?
Император пожаловал мне пост правителя Рио-де-Ла-Платы. Наконец-то я мог исполнить свое тайное желание. 18 марта 1540 года в Мадриде был ясный безоблачный день. Император спешил и к полудню подписал мое назначение в качестве аделантадо, генерал-губернатора Рио-де-ла-Платы.
Торжественная атмосфера двора, дурное настроение императора, суетливое хождение чиновников с папками, а в гостинице на Пласа-Майор, где я проживал, — изумительная кузина Эстер в
Я не был человеком, преданным империи. Я был «другим» (тем другим, что тревожил старого Фернандеса де Овьедо). У меня была своя цель.
Я набрал офицерами своих родственников. Непотизм [95] мне поможет. Мне нужно было нечто большее, чем преданность храбрых солдат, послушание безликой команды, набранной по дешевке. Я не желал иметь военачальников, чтобы порабощать индейцев. Моя цель была иная.
95
Непотизм (от лат.nepos — внук) — раздача римскими папами доходных должностей родственникам. Переносное — кумовство.
В декабре мы отплыли из Кадиса с флотом, оплаченным Сото и моим скудным взносом. Подобно Кортесу в Мексике, но на свой лад я загубил мои корабли. От моего родового состояния ничего не осталось, только фамильный склеп в небольшой картезианской церкви, где молился мой дед Вера, прежде чем отправиться внедрять с ужасной жестокостью христианство на Канарских островах.
Несколько месяцев празднеств и бурной деятельности. Споры с лоцманами и матросами. Бред картографов, убежденных, что действительность имеет какое-то отношение к их картам. Я приказал изобразить новый фамильный герб на больших парусах — коровью голову, столь же внушительную, как голова бизона, которого обезглавили воины касика Дулхана в начале Дороги коров. Распорядился изготовить шелковые штандарты с этой впечатляющей большерогой головой. (Мой кузен Эстопиньян говорил, что в этом образе было что-то зловещее. Другие меня критиковали за то, что я — как было принято — не велел изобразить герб нашего короля Карла V.)
Ничто нельзя сравнить с возбуждением, радостью и великолепием того момента, когда целый флот под шум моря снимается с якоря и отправляется в неведомое. Нас немного, людей, которым дарована эта возможность, возвышающая над повседневностью и ставящая нас лицом к лицу с опасностями и трудностями.
На рассвете холодного туманного утра 2 декабря мы вышли из Кадиса.
Я думал о матери. Наверно, она видит меня, стоящего на корме флагманского корабля, впервые уходящего в плаванье, — видит, как я счастлив и вполне соответствую образу орла в полете.
Нет смысла пересказывать то, что и так известно по книгам хронистов и судебным протоколам.
Я уже писал о сверчке, который спас всю нашу армаду. (Мне кажется теперь таким далеким время, когда Лусинда слушала мой рассказ с невыразимым блеском в глазах.)
Асеведо, слепой поэт, провел немало времени, обсуждая эту тему сверчка за столом на вечеринке у Брадомина.
Он сказал, что мы никогда не сможем объяснить назначение сотворенного.
— Быть может, Бог много веков создавал этих глупых крикливых сверчков, чтобы один из них, всего один, спас испанский флот, погибающий среди рифов из-за ошибки сонного лоцмана, еще более тупого, чем сверчок…
Правда состоит в том — и это самое удивительное, — что тогда очередного кораблекрушения удалось избежать. Я бы это обозначил как странное неудавшееся бразильское кораблекрушение.
С попутным ветром, подгоняемые
Им было стыдно обнажаться, как преступникам, прячущим свое оружие. Я не устоял перед искушением приказать, вопреки недовольству боцмана, чтобы они купались голыми, как божьи рыбы, скользившие в этих благословенных водах.
Мы были уже под созвездием Южного Креста, примерно в шестистах милях от Рио-де-ла-Платы, реки, где индейцы съели неосторожного Солиса [96] . Я глядел с юта верхней палубы, как в сияющем свете, от которого румянился белый песок на берегу, мои моряки плещутся, плавают, перекликаются вокруг судна. Тела, никогда не знавшие солнца, походили на туловища нечистых, белесых земноводных тварей. В этих прозрачных соленых водах, казалось мне, они очищаются, избавляются от тяжкобольной Испании, от ее культуры.
96
Хуан Диас де Солис (ум. 1516) — испанский моряк, открывший Рио-де-ла-Плату.
Я вспомнил Дулхана, когда он предложил «вернуть меня к естественности Вселенной». Видя этих людей — некоторые из них были с не по летам большими животами, другие с золотухой от нездоровой жизни на борту, — я испытал внезапную жалость. Они радовались, будто школьники на переменке, будто освобожденные каторжники.
Как никогда остро я в тот момент почувствовал нелепость удела людей, зовущихся «цивилизованными христианами», которые живут, не зная собственного тела и самой природы.
Моряки кричали, смеялись, шутливо переругивались. Они казались чужаками в этом светлом, спокойном храме Творения.
Я увидел, что один из них поймал рыбу удивительной расцветки с пышным, как султан, хвостом. Он показал ее — все смеялись. Потом ее не бросили обратно в воду. Ее швырнули на берег, чтобы она умерла. Почему? Откуда этот импульс, который всем им кажется естественным? Рыба вздрагивала, она была едва различима. Я видел только песок, взлетавший от ударов хвоста агонизирующей твари.
Что за неистребимое проклятие движет людьми этой высокомерной конкистадорской «цивилизации»?
Я вернулся в каюту с тяжелым сердцем.
Вскоре они потребуют, чтобы их величали сеньорами, пожелают иметь слуг и рабов. Пожелают в качестве гнусной платы присвоить Америку. Они никогда не усомнятся в своем превосходстве.
…
В СВОИХ ЗАМЕТКАХ Я ПИШУ БОЛЬШЕ О ПОТАЕННОМ, ИНТИМНОМ. В связи с этим должен сказать, что испытал чувство глубокого смущения, заметив, что мой кинжал лежит между листами бумаги, предназначенными для воспоминаний. Я отложил его в сторону, чтобы толстый стальной клинок, слегка смазанный маслом против ржавчины, не запачкал непорочные страницы, куда я заношу свои воспоминания.