Долгий путь к себе
Шрифт:
Он закрыл глаза, творя мысленно молитву, и услышал странные звуки. Как птичка, чивиркая себе под нос, старец смеялся.
Две гневные морщины пересекли высокий лоб господаря.
— Да, я похож, похож на того фарисея, который сам себя возвысил над мытарем! — крикнул он в лицо старцу. — Но сколько было господарей до меня, которые ничего не сделали для спасения темных душ молдаван! И неужто мне такая же цена перед Богом, как и всем им? — Пал на колени, перекрестился. — Знаю, грешен! Грешен! Так помолись же за меня! Горько мне полагаться на один только свой уставший
Господарь говорил правду. Он устал. Молдавия была открыта всем ветрам, и все ветры несли ледяные тучи погибели.
Молчальник осоловело хлопал глазами.
— Бог да рассудит нас, — сказал Господарь, поднимаясь.
Монах тоже встал, перекрестил. Лупу склонил голову перед крестным знамением и заглянул монаху в глаза: он искал в них жалости к себе. Да только молчальник не пожалел, отгородился от забот господаря глухой стеной неприятия.
«Да он ведь тоже валах», — вспомнил Лупу.
Лупу знал, что его вот уже часа два ждет приехавший с какими-то вестями логофет Стефан Георгий, или, как его звали местные, Георгица. Лупу жаловал Георгия за холодную, но точную исполнительность и за ум. Логофету доставало ума ни под каким видом не выставлять своих талантов и своей здравой разумности, однако, исполняя приказ, он наполнял его глубиною, находя множество оттенков, и все эти оттенки выявляли и украшали мудрость первого человека княжества — господаря.
Логофет ожидал Василия Лупу в трапезной.
— Послы гетмана Калиновского привезли портрет его милости, — сообщил Георгица.
— Гетман изъявил желание стать моим зятем? Он, видимо, надеется унаследовать мой трон, хотя годами старше меня.
— Послы Хмельницкого в Истамбуле, — напомнил логофет.
Хмельницкий добивался у султана разрешения на брак Тимоша с Роксандой.
— Казак обещает султану Каменец, — сказал Лупу, давая понять, что он не забыл о Хмельницком. Господарь чувствовал себя мышонком, которому прищемили в мышеловке кончик хвоста.
Петр Потоцкий, потеряв отца-гетмана, потерял свою привлекательность. Дмитрий Вишневецкий, наоборот, после смерти дяди становился желанным зятем, ибо, войдя в права, сам теперь был опекуном Михаила, малолетнего сына Иеремии и, стало быть, хозяином земель и городов и славы рода. Однако Вишневецкий вдруг исчез и не подавал о себе вестей.
Мысль о том, что рукою дочери завладеет казак, вызывала у господаря сердцебиение, апатию и безнадежность.
Роксанда была единственной его реальной силой, и он, старый торгаш, боялся продешевить.
— Назавтра пригласите послов Калиновского для торжественного приема в моем дворце, — сказал Лупу. — Нужно составить письмо, в котором, ничего не обещая, но и не убивая надежды, следует просить у гетмана помощи против посягательств Хмельницкого…
Логофет тотчас собрался ехать в Яссы, но Лупу, по своему обыкновению, удержал его, хотя разговор
— Мне кажется, пора напомнить о себе в Истамбуле, — Лупу доверительно потянулся к уху логофета, — и в Москве.
В Москву был отправлен очередной посланец: господарь просил московского царя принять Молдавию под свою руку. В Истамбул Василий Лупу поехал сам.
Шестнадцатитысячная армия коронного гетмана Мартына Калиновского вторглась в Подолию, сломив сопротивление небольших разрозненных казачьих отрядов. Калиновский сам выбирал место для будущего лагеря. В свои поездки вниз и вверх по берегу Южного Буга он непременно брал с собой сына, Стефана, единственного человека которому он вполне доверял и с которым делился сокровенными, представляющими собой величайшую государственную тайну планами. Эти глубокомысленные планы были таковы. Видимо, по весне, соединившись с татарами, Тимош Хмельницкий отправится в Молдавию насильно взять в жены княжну Роксанду. Он, гетман Калиновский, собирает в укрепленном лагере все силы Речи Посполитой, наносит сокрушительный удар жениху и, пройдя с войском по Украине, восстанавливает прежний порядок, загнав перебесившееся быдло в их стойла. Отечество венчает героя лаврами, благодарный за спасение чести дочери господарь Василий Лупу отдает Роксанду, и вот уже Калиновские становятся претендентами на молдавский престол!
Планы будоражили кровь.
Свой лагерь гетман Калиновский заложил на Батожском поле, неподалеку от села Батог, над Южным Бугом. Лагерь был непомерно велик для шестнадцати тысяч, но гетман мечтал о войске в сто тысяч.
Глубокой ночью король Ян Казимир выскочил из постели мадам де Гебриан, разбуженный близким грохотом пушек.
В длинной ночной рубахе, в парике и со шпагой, король ринулся по хитросплетению коридоров в свои покои под охрану телохранителей.
— Ваше величество! — Тоненькая фигурка герцогини де Круа отделилась от стены. — Ее величество ждет вас.
Она взяла короля за руку, и он опомнился уже в покоях жены.
— Отдохните, ваше величество, — сказала королева из постели.
Снова раздался пушечный выстрел. Король вздрогнул.
— Вас взволновал шум? — сказала королева, не меняя позы. — Это подканцлер вашего величества пан Радзеевский столь оригинальным образом добивается расположения пани Казановской.
Король сбросил с головы парик, опустил шпагу в высокий, восточной работы кувшин.
— Не найдется ли у вас вина, ваше величество?
— Там! — показала королева на бюро.
Король отворил дверцу, достал вино и две серебряные чаши, плеснул в обе.
Королева приняла чашу, показала королю на край постели. Он сел, отведал вина.
— Боже мой! Французское! Милая моя королева, не сбежать ли нам во Францию? Мне иной раз кажется, что покоя в этой стране никогда не было и никогда не будет.
— Увы, мой друг! Король — это мученик долга.
— Вам ведь известно, ваше величество, что я сумел избавиться от кардинальской мантии, значит, и от короны можно спастись.