Долгий путь к себе
Шрифт:
Ученый под Берестечком, Богдан Хмельницкий к хану теперь сам не ездил. Отправил Ивана Выговского, в который раз предлагая атаковать лагерь Яна Казимира. В подарок послал соболей и соболью шубу. Хан съязвил:
— Что-то ныне в Чигирине русских соболей стало много!
Про себя Выговский подосадовал на оплошность с подарком и, однако, затеял опасный в своей откровенности разговор начистоту.
— Московский царь потому щедро платит Хмельницкому, что гетман умеет тебя, великого хана, отговорить от похода на московские города. Каждый доит свою корову.
Ислам
— Хмель хитрый! Все хитрые! Я дою польскую корову, турки доят крымскую, вы — московскую, но где же доильщик на чигиринскую?
— Великий хан, — в голове Выговского задрожала обида и горечь, — ты погляди на Украину! Когда-то это и впрямь была корова с шелковой кожей и с тяжелым выменем. Ныне сквозь кожу все ее косточки наружу торчат, а вместо вымени у нее — одни высохшие кровоточащие соски.
Хан нахмурился:
— С чем ты приехал ко мне от гетмана?
— А с чем можно от Хмельницкого приехать? — сказал печально Выговский. — Я приехал к тебе, великий хан, с просьбой о милости. Король ныне совсем плохо стоит. В его стане бунты, его солдаты разбегаются. Гетман просит тебя, великий хан, идти под Жванец вместе с казаками и пленить короля.
Ислам Гирей сделал вид, что думает.
Повернулся к молчаливому Сефирь Газы, присутствовавшему на встрече.
— Каков будет твой совет?
— Надо еще постоять, король сам пощады запросит, — тотчас ответил Сефирь Газы.
— Погода плохая. Плохо воевать. Подождем, — согласился со своим советником Ислам Гирей.
Дождя не было вот уже два дня. Тучи хоть и приподнялись над землею, но веяло от них таким бесприютным холодом, что всякую минуту мог посыпаться снег.
Казачья сотня Павла Мыльского стояла в небольшом селе, жители которого кормились рекою и прудами. На реке водили несчастные стада гусей и уток, в озерах выращивали рыбу.
Село находилось в стороне от больших да и от малых дорог, куда-либо ведущих, а потому квартировавшим здесь казакам жилось и покойно, и сытно. Впрочем, Павел Мыльский, служивший не за страх, а за совесть, держал своих казаков строго. Посылал их в дозоры, раз в неделю устраивал учения. И когда появился за рекою большой, но разношерстный отряд жолнеров, казачья сотня Мыльского быстро заняла заранее вырытые на берегу реки окопы и приготовилась к бою.
Поляки были голодны, многие из них больны, и командир отряда, опытный в военном искусстве человек, сразу понял: села ему не взять. На одной только переправе половину людей потеряешь.
Да и не ради войны пришли сюда эти люди, не по казачьей обороне шарили их глаза, выискивая в ней слабости. Утки и гуси занимали внимание большинства из них.
Появился белый флажок.
К реке, к самому краю воды подошел хорунжий, стоявший во главе отряда.
Пан Мыльский с двумя казаками поднялся на бруствер выслушать противника и дать ему ответ.
— Павел! — узнал и обрадовался хорунжий.
— Я не помню вас, — ответил Мыльский.
— А ты погляди получше. У татар мы с тобой в плену вместе
— То дело прошлое и касающееся только лично нас, — ответил Мыльский. — С какими предложениями обращается к нам ваша сторона?
Хорунжий устало махнул рукой:
— Воевать надоело, вот и все наши предложения. Дайте нам немного провизии и пропустите. Мы бросили войско короля и уходим домой. У нас две пушки, порох, заряды. Пушки мы вам отдадим.
— Один я решить ничего не могу, казаков спросить надо, — ответил Мыльский, приглядываясь к офицеру. Он узнал его теперь, товарища по татарской неволе, звали его Зигмунд, а фамилии не вспомнил.
— Пока ответ будет, дозволь для котла полдюжины гусей забить. Совершенно изголодались.
Мыльский посмотрел на своих казаков.
— Пусть лучше гусей бьют, чем людей, — согласились казаки.
Вернувшись в окопы, Мыльский, не собирая рады ввиду близости противника, обошел с есаулом и писарем всю линию обороны, спрашивая у казаков совета. Положить голову в совершенно бесполезной стычке никому не хотелось. Поляки были на лошадях, числом они превосходили казаков вдвое, а то и втрое.
— Пропустим! — согласились казаки. — Чем больше их уйдет от короля, тем скорее конец войне.
Послали паром за пушками.
Поляки привезли их на берег реки, но грузить не помогали.
Казаки переправились вшестером, но силенок у них поднять пушку на борт не хватило.
— Эх, вы! — сказал им с укоризною пан Гилевский, он-то и был главный пушкарь в отряде. У князя Дмитрия Вишневецкого из пушек палить научился.
Отодвинул казаков и в одиночку втолкнул на борт парома сначала одну, а потом и другую пушку.
— Вот это сила! — удивились казаки, но один из них, совсем еще юнец, только фыркнул.
— Наш пан Громада не слабее этого пана.
Поляки засмеялись.
— Нет во всем Войске Польском такого человека, который мог бы силой сравниться с паном Гилевским. Да и в вашем войске такого не сыщется.
— А вот и сыщется! — не сдавался задира. — Еще как сыщется!
— Ну, коли так, — согласились добродушно поляки, — пусть он выходит против пана Гилевского бороться.
— А что на кон ставите? — загорелся азартом казак.
— Победит ваш пан Громада, пусть забирает столько наших ружей, сколько унесет. Победит наш пан Гилевский, дадите ему хлеба, сколько он на себе поднимет.
Ударили по рукам, и казаки повели паром с пушками на свой берег.
— Как это ты взялся за пана Громаду решать? — удивлялись казаки на молодого своего товарища.
— Чем будет меньше у них ружей, тем спокойнее, — ответил казак, нисколько не сомневаясь в своей правоте.
Затея, однако, пришлась всей казачьей сотне по душе. Пан Громада, некогда служивший джурой при полковнике Кричевском, недовольно запыхтел, услышав предложение, и все подумали, что он откажется от борьбы, но оказалось, пан Громада пришел в негодование оттого, что вдруг сыскался силач, который слыхом не слыхивал о его, Громадовой силе.