Долгий путь к себе
Шрифт:
Вот тут-то и захандрил король, зная наперед, что требуемая от него низость будет удовлетворена.
Правду сказать, Ян Казимир просил Лещинского поискать возможностей освободиться от некрасивого пункта договора, но даже это робкое упрямство короля тотчас было наказано. Хан пригласил Хмельницкого участвовать в переговорах и потребовал сверх общей суммы еще двадцать тысяч червонных золотых для своих знатных людей.
Богдан Хмельницкий послал хану толмача Георгия. Безопасность толмача и сама жизнь его зависит от умения гордое говорить почтительно, дерзкое — как будничное.
— О великий хан двух морей и двух материков!
Ислам Гирей оценил такт казачьего толмача. Толмач не трясся от страха. Он и говорил, и вел себя с достоинством. К тому же хан чувствовал за собою некоторую вину перед гетманом, которого он после Зборова и Берестечка надувал уже третий раз.
— Передай другу моему и брату гетману Богдану, — сказал хан, изображая на лице милостивую улыбку, — я замиряюсь с королем, а его, гетмана, замирю по Зборовскому договору. Если гетман сам не поедет для заключения мира, пусть пошлет своего писаря Выговского да двух-трех полковников лучших.
Хан одарил толмача Георгия пятью золотыми монетами и отпустил. Хмельницкий воевать на два фронта посчитал невозможным и смирился.
Он отправил под Каменец-Подольск Ивана Выговского и трех полковников: полтавского, миргородского и винницкого. С ними для охраны пошло пять тысяч отборного войска. Казаки стали лагерем за милю от города, но приглашения на переговоры не дождались. Канцлер Лещинский убедил Сефирь Газы в том, что мир следует заключить между королем и ханом. Войско Запорожское — часть Польши, и оно в воле его величества. Король Ян Казимир с гетманом замирятся особо.
Позже Сефирь Газы скажет, посмеиваясь, Ивану Выговскому:
— Оттого, Иван, за тобой не прислали, что человек ты сердитый. С тобою учинился бы задор, а мира не учинилось бы.
Пришлось толмачу Георгию во второй раз головой рисковать. Переодевшись татарином, потолкался он среди многочисленной обслуги на переговорах и принес Ивану Выговскому условия договора раньше, чем их доставили королю в Жванец. Хану было дадено сто тысяч червонных золотых, Сефирь Газы — двадцать тысяч, для ближних людей хана еще двадцать тысяч. Полон хану разрешалось взять в деревнях и селах Полесья и подо Львовом, городов не трогая. С казаками устанавливался мир на статьях Зборовского договора, подтверждался сорокатысячный реестр, которому надлежало выплатить положенное реестровым казакам жалованье.
— Им будет не сорок тысяч реестра, а сорок тысяч виселиц! — закричал король гневно, комкая документы, которые ему доставили поздним вечером. — Мы уходим во Львов на зимние квартиры. Армия остается при мне. Сразу после сейма — война! Война до победы.
Король кричал чересчур громко, ему стыдно было за позорный Жванецкий договор.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Не отсидишься от войны, не убежишь от войны, если она корчит корчами твою родную землю. Медленно думал пан Гилевский, а чаще и совсем не думал, предоставляя тяжкое для него дело
Пан Гилевский бежал из-под Жванца в свое крошечное именьице. Владели Гилевские пятью хатами, в которых остались дети, женщины да двое покалеченных на войне хлопов. У самого пана Гилевского была такая же, как и у крестьян, хата, разве что с конюшней хорошей.
Вернулся домой — помыться негде, баня завалилась. Взяли его татары, когда он бревно на плече тащил из лесу. Этим бревном пан Гилевский зашиб у татарина лошадь, но татарин не осердился. Он ехал теперь на лошади пана Гилевского и, глядя на богатыря, только губами почмокивал — ведь этакого работника добыл: и в хозяйстве оставить — хорошо, и продать можно, хоть самому султану за очень, очень хорошие деньги.
«Не с казаками, а с татарами надо было воевать!» — решил для себя главный вопрос пан Гилевский, да сам же и сообразил, что поздно это на ум ему пришло.
Татары, как метлой, по селам шаркнули. Полон захватили огромный. Набрали и поляков, и украинцев.
Шагая в ногу с пленниками, пан Гилевский наслушался таких горьких упреков в адрес короля и Речи Посполитой, что только зубами поскрипывал от душевной боли и досады. Король! Король выдал его, пана Гилевского, татарам с головой! Проклинать короля пан Гилевский, однако, поостерегся. Ведь не король же, в самом деле, бежал из-под Жванца, соскучившись по теплой хате. Это он бежал, пан Гилевский. Вот и пришлось его величеству, спасая большую часть, поступиться меньшей.
Выходило, что сам и виноват во всех бедах. И, не зная, как помочь себе, молился пан Гилевский пресвятой Деве, прося у нее прощения за малый ум свой.
Те самые люди, которые утверждают, что пути Господни неисповедимы, столь же убедительно толкуют о том, будто молитва малого да глупого Богу гораздо угоднее молитвы умного, знающего, что ему нужно. Пан Гилевский молился Богородице, впервые в жизни веруя каждому слову молитвы.
Вместо чудесного спасения, к их чрезмерно длиннохвостому каравану прискакало никак не менее двух тысяч татар во главе с молодым расторопным мурзой. Это был Иса-бей. Иса-бей отдал распоряжения, и татары, стегая нагайками пленников и пленниц, согнали их в одно место и таким вот скопом повели мимо дороги в степь.
— Панове! Панове! — зашептал, наливаясь силой и нетерпением Гилевский. — Чую, свои близко! Рвите путы!
Он не подумал о том, кто это — свои? «Свои» могли быть и казаками. И еще неизвестно, как они распорядятся польской частью полона. Он не подумал и о том, что людям, привязанным к оглобле, не по силе рвать веревки. Он ни о чем не подумал, пришла пора действовать, и он действовал. Разорвал свои путы и, шагая в том же строю, принялся освобождать своих товарищей по оглобле.
Один какой-то хлоп жалобно пискнул:
— Не надо бы! Увидят татары — в куски изрубят.
Мужику двинули по боку, чтоб помалкивал.
Казаки ударили с тыла. Толпа пленников, чувствуя, что спасение близко, но еще ближе мстительные татарские сабли, кинулась бежать, благо и бежалось легко, вниз по косогору.
Пан Гилевский отодрал последнего пленника от оглобли и завладел ею. На них наехало трое татар, но двоих он вышиб из седла, а третий пустился наутек.
Кто-то из казаков, освобожденных Гилевским, подвел ему коня.