Долгий путь в никуда
Шрифт:
Дальше парни курили, а потом мы все вместе болтали, как ничего не случилось. Конечно, Квадрат затаил на меня обиду. Мне было по хрен: его авторитет имел незначительный вес в компании, пускай бесится. Вскоре совсем стемнело, и сидеть в холодной теплушке без света стало не по кайфу, наболтавшись, мы разошлись по домам. Так и прошёл этот день игры строительного яйцехвата.
Ночью меня стошнило (все виниловые пластинки, стоявшие ровными стопками в ногах кровати, заблевал. Потом долго воняло, чуть ли не до лета) и до утра болела голова. Сиденье в едком дыму душегубки не прошло для меня даром.
Глава 4. Всегда защищайте
Мы, то есть наша дворовая шобла, свято блюли, защищали свою территорию и не пускали на неё чужаков. По существу, это была поза и угроза касалась лишь забредших в наши дебри цементной улицы пацанов младшего или, на крайняк, одного с нами возраста, которые оказывались в меньшинстве. Со старшими разбирались старшие, а мы со взрослыми чужаками встреч избегали, берегли зубы и очки (в смысле мы легко при неправильном поведении, косом взгляде, могли поплатиться унижениями, о которых и думать не хотелось, знаете, всякие попадались, в том числе крайне суровые отморозки-подростки). Зачистка территории от "захватчиков" происходила, когда уж совсем нам было нечего делать. Мы собирались и шатались вокруг, да около нашей улицы.
В тот солнечный, прохладный, до пара изо рта, день наше патрулирование началось не так, как обычно. Мы стояли у торца соседней с моей пятиэтажки. Нас было снова семеро, но самый старший из нас в этот раз был Дима: другие большие пацаны из нашей компании временно отсутствовали.
Елисей заметил его первым. Парнишка шарился у окон первого этажа дома с явным намереньем что-нибудь скоммуниздить. Во всяком случае, нам хотелось так думать. Повод! Хотел он совершить кражу торчавших из некоторых форточек сеток с продуктами (так их охлаждали, не прибегая к услугам холодильника) или просто подглядывал – не важно. Мы ведь не милиционеры и сами не без греха, а вот допечь чужака – отличный повод, чтобы обвинить в краже.
– Смотри – крыса, – спокойно – его возбуждение выдавали одни не в меру расширившиеся зрачки ночной птицы – заметил Елисей, указав лёгким кивком на малолетнего диверсанта.
– Ату его! – взвился Дима. И мы побежали.
Сигнал подан; жертва ничего не успела понять, как очутилась в силках. Кажется, я этого хорька в длинной коричневой куртке видел раньше, в школе. Мелкий шкет – года на два младше.
– Ты чё здесь делаешь? – схватил за шкирку хорька Елисей.
Остальные обступили шкета со всех сторон. Я стоял слева и мог отчётливо наблюдать дрожащие ноги и прозрачную капельку неизвестно чего висящего на носу жертвы.
– Воруешь? – это Башковитый ляпнул, дёрнул хорька за волосы и выдохнул в лицо облачко дыма.
– Не, я просто…
– Что «просто»? На пидора ответишь? – Елик и остальные подхватили его и потолкали подальше от дома, чтобы на наши разборки кто-нибудь из жильцов не обратил внимания. – Ну, говори, или говно во рту мешает.
– Гулял. – Парнишка был совсем подавлен, голову опустил, но не плакал.
Его прижали к забору детского сада. Дима несильно ударил воришку в плечо и продолжил напирать:
– Шиздишь, друг. Я сам видел, как ты в окна заглядывал. Это мой дом и недавно в одну квартиру в моём подъезде обнесли. – Дима врал нагло и уверенно. Брал на понт. – Так что ты попал.
– Я ничего не воровал… Нет.
После этих слов в ход пошли шлепки по щекам, пендали и прочие нехитрые инструменты подавления воли пленного. Его не били, над ним издевались. Я не участвовал, стоял сторонним наблюдателем. Вскоре смотреть
– Ты где живёшь?
Он ответил, что на улице Черепановской, за стадионом. Соседний район.
– Сюда больше не приходи. Если случится кража, я тебя в школе найду. Понял?
– Да.
– Давай, сука, вали!
Для разгона я отвесил ему толкающий пендель и освобождённый хорёк с облегчением покатился прочь.
Мы заулюлюкали, он побежал. Башковитый и Дима хотели его догнать и навешать ещё, – бегущий от тебя всегда будит в тебе инстинкт волка, – но я их удержал:
– Бросьте. Пошли лучше к кинотеатру или в парк.
Выбрали кино. Денег ни у кого не было, надеялись на бутылки и удачу. Кино прицепилось ко мне сладкой слабостью. Если раньше там, где я жил – за городом, в посёлке был всего один зачуханный кинотеатр, в котором я появлялся крайне редко, предпочитая живое общение с друзьями душному, тёмному храму визуального искусства, то в Москве я стал фанатом кино. Когда в столице разрешили видеосалоны, меня накрыло волной лихорадки – погони за новыми шедеврами (ощущениями) из-за океана (конечно, не такими уж и новыми они были: к нам их хиты попадали со значительным опозданием). И среди этого западного коварного разнообразия фильмов мне больше всего нравились ужасы. Но стоил сеанс видеосалона дорого – целый рубль, а сходить в обычное кино для нас – 10–20 копеек.
Бутылок пустых в это позднеосеннее время года стало меньше, алкаши переместились из подворотен, парков и лавочек в уютное тепло алкопритонов.
Не теряя надежды, мы бодрым шагом спешащих на смену рабочих пошли к кинотеатру "Юность" – ещё один монумент сталинской эпохи. Большой, просторный, украшенный лепниной и статуями героев труда с лицами устремлённого в будущее комсомола, но неуклюжий кинотеатр страдал недостатком окон и старческой дряхлостью: штукатурка с его боков обваливалась после каждой зимы, несмотря на косметические усилия ленивых ремонтников. Коричнево-бежевая оболочка стен скрывала начинку из трёх залов – красного, синего и малого зелёного. Мои внутренности и желудок, как второй мозг, работающий на эмоциях, а не на фактах, изнывали от томного предвкушения праздника. Но ему пришлось повременить: как только мы вывернули из-за угла на нашу улицу, то столкнулись нос к носу с компашкой пацанов младше нас по возрасту. Чужих! Прям сегодня день сбора урожая какой-то.
Я их знал, естественно, тоже по школе. Учились они на класс ниже и считались хулиганами, мелкими подонками и жестокими говнюками. Мне же о них довелось узнать три недели назад, когда они вот так же, как сегодня, забрели в наши владения. Тогда я гулял один: выгуливал свою собачку Зину. Мама купила в позапрошлом году маленькую собачку, похожую на левретку, но беспородную сердитую трусиху, которую я и моя мама очень любили. Я вышел из подъезда (собачка на поводке), и, сделав несколько шагов, очутился на лужайке: тут-то они ко мне и подкатили. Та же компания, что и сегодня – рыжий (по фамилии Крещёный: мне он почему-то напоминал опарыша, весь такой рябой, непромытый, неряшливый); блондин, почти альбинос, вечно улыбающийся придурок; крепко сбитый, кудрявый (имени его я не знал, назвал про себя – Плотный); и самый мелкий с вздёрнутым носом. Меня окружили, чего-то кричали, кружились, в общем, веселились. Не испугали, а разозлили. Ближе всех стоял альбинос, его-то я и прихватил.