Долгий сон
Шрифт:
— Интересно, что с ней случилось, с этой женщиной? — сказал Зик.
— А я и знать не желаю, — сказал Рыбий Пуп.
— Я тоже, — сказал Сэм.
— Забыть бы про нее совсем, — вздохнул Рыбий Пуп.
— Это точно, — сказал Тони.
IX
Первая серьезная болезнь нагрянула к нему нежданно-негаданно. Как-то зимой, когда он, развалясь, сидел за партой в школе, у него вдруг перехватило горло, так сильно, что Рыбий Пуп почти лишился речи. Набравшись храбрости, он пожаловался учительнице, что ему нездоровится, и попросил отпустить его домой. Учительница,
— Пуп, читай с того места, где остановилась Этель.
— Да, мэм, — невнятно пролепетал он.
Он поднялся, но напряжение оказалось непосильным, и он, как куль, свалился обратно; класс закружился каруселью. Его мутный взгляд уперся в черную дымовую трубу, которая тянулась по потолку над головой миссис Моррисон; и ему почудилось, будто она встает, хватает эту трубу и замахивается на него. Вобрав голову в плечи, он вскочил на ноги и отпрянул, спасаясь от удара.
— Не бейте меня, мэм! — воскликнул он, еле ворочая языком.
Кругом грохнули, и он смешался окончательно. Он тупо смотрел, как, потрясая дымовой трубой, то придвигается, то отступает миссис Моррисон. Непонятно было, почему со всех сторон скалят зубы черные лица. Сквозь пелену, застилавшую сознание, до него дошло, что в глазах товарищей он просто валяет дурака назло учительнице. Он сполз на скамейку, и сейчас же перед ним грозно встала миссис Моррисон — двести фунтов веса, упакованные в черную кожу.
— Что-о? Что ты сказал?
Все это было до такой степени непохоже на явь, что он только ухмыльнулся глупо и жалко, словно взывая о снисхождении, чувствуя, как у него ломит все тело и пот течет по коже.
— Я… я ничего такого не сделал. Не бейте меня, — запинаясь, проговорил он.
Дружный смех в классе.
— Посмей только повтори. — Миссис Моррисон навела на него указательный палец.
Мысли путались, не давая ему говорить, он обмяк за партой и выглядел так потешно, что в классе просто рыдали от смеха.
— А ну, встань! — пролаяла миссис Моррисон, разгневанно взмахнув рукой.
Он сжался, заслоняя лицо ладонями. В классе творилось нечто несусветное.
— Кому сказано — встань! — второй раз скомандовала миссис Моррисон.
Он был не в силах шелохнуться. Миссис Моррисон схватила его за шиворот и рывком поставила на ноги — он обвис у нее под рукой, покачиваясь, словно тряпичная кукла. Зрители не замедлили принять шумное участие в событиях.
— Ты за правой ее следи, Пуп!
— Левой прикрой, левой!
— Будешь ты вести себя прилично или хочешь, чтоб тебя высекли? — спросила миссис Моррисон.
Он затряс головой, показывая, что ни на что другое не способен.
— Отвечай, когда тебя спрашивают!
Рыбий Пуп осел вниз, всей своей тяжестью увлекая за собой миссис Моррисон — толстая учительница едва удержалась на ногах. Его черное заострившееся лицо усеяли капельки пота.
— Миссис Моррисон, он заболел, по-моему, — прошептала черная девочка.
В классе наступила тишина. Дальнейшее запомнилось ему отрывочно: как чьи-то руки вывели его на свежий воздух, как он тащился, спотыкаясь, домой, а рядом шел Зик, как его уложили в постель; слезы матери, черное, нахмуренное лицо отца, слова врача, что у него воспаление легких… Потом — провал, из которого он выплывал ненадолго, когда ему кололи лекарства или клали на язык горькие порошки и он их запивал, глотая пересохшим горлом горячий чай с лимоном.
Однажды поздней ночью он лежал в вязком жару, широко открыв пустые глаза, ловя воздух запекшимися губами. И вдруг оцепенел от ужаса — в углу комнаты стоял исполинский, светящийся сверхъестественным светом паук. Его тонкие, поросшие волосами ноги изломом уходили в темноту, туловище — мешок из тончайшей прозрачной пленки, ненадежный сосуд, наполненный какой-то страшной жидкостью. Едва дыша, он смотрел, как шныряют по комнате горящие паучьи глаза; длинные мохнатые ноги пришли в движение, заколыхалось мешковидное, отягощенное жидким содержимым тулово и, шажок за шажком, неотвратимо поползло вперед, прямо на него.
— Не надо, — простонал он.
Ближе, ближе, две фосфоресцирующие плошки впились ему в глаза.
— НЕТ! — крикнул он отчаянно, не в силах вырваться из плена своих бредовых видений.
Проворный шажок, и паук повис над ним, и видно было, как частыми толчками сокращается от дыхания тонкая пленка. Разинулся рот, обнажая ряды противных зубов, тонких, красных…
— НЕТ! НЕТ! НЕТ!
Вспыхнул свет; у кровати стояли родители. Пуп скосил глаза, ища гнусное порождение своего бреда, ловя слабые следы меркнущего видения. На влажный лоб легла прохладная мягкая ладонь его матери.
— Спи, сыночек.
— Бедный шпингалет, — пробормотал отец. — Глади, как расхворался.
— Бредит от жара, — вздохнула мать.
Она обтерла его горячее тело спиртом, разбавленным теплой водой, досуха вытерла мохнатым полотенцем, плотно подоткнула одеяло.
— Паук… — пролепетал он.
— Тс-с… Спи, — шепнула мать.
Поутру он проснулся вялый. Родители еще спали. Вдруг его словно толкнуло что-то, он рывком поднял голову и посмотрел в окно, за которым брезжил серый рассвет. Откуда ни возьмись под окном появился Тони, влез на подоконник, спрыгнул в комнату. Состроил ему рожу — Рыбий Пуп даже рот открыл от подобного нахальства — и, выдвинув ящик комода, принялся вытаскивать оттуда нейлоновые рубашки, такие белоснежные, что сам Тони, бывало, дразнил его за них: «беленький»…
— Забираю, — сообщил Тони, с обидным презрением кривя рот. — Черный парень, а наряжаешься в белые рубашки, ишь нежности.
— Не тронь, ты! — закричал Рыбий Пуп. — Положь на место!
Он скатился с кровати и пошел по комнате, едва держась на ногах, обдирая руки в неуклюжих попытках огреть несуществующего Тони. Внезапно рядом с ним очутилась мать, он посмотрел на ее встревоженное лицо, потом на Тони, который, непонятно почему, начал таять, держа в призрачных руках вороха воздушного нейлона.