Долгое безумное чаепитие души
Шрифт:
Дирк тогда еще с серьезным видом кивнул (бом…) и поставил обнадеживающую галочку в блокноте (бом…), который специально держал на столе, чтобы ставить обнадеживающие галочки (бом, бом, бом…). В тот миг он испытал гордость: ему удалось создать впечатление, что галочка поставлена ровно напротив слова «картошка».
Бом, бом, бом, бом!
Мистер Энсти сказал, что объяснит, при чем тут картошка, когда Дирк придет выполнять задание.
И Дирк легко (бом…), как ни в чем не бывало (бом…),
Дирк вспомнил, как поставил еще одну птицу напротив несуществующей записи «Срок расплаты по картофельному контракту – 7.00». (Бом…)
Он больше не мог выносить весь этот звон. Не мог винить себя за произошедшее. Впрочем, мог. Конечно, мог. И винил. Это действительно была его вина (бом…). Дело в том, что у него не получалось одновременно винить себя и размышлять о случившемся. Ему предстояло докопаться до самых корней ужасного происшествия (бом…), а для этого нужно было каким-то образом избавиться (бом…) от звона.
Пока он обдумывал свое затруднительное положение, его вдруг захлестнула волна злости. Он ненавидел этот двор. Эти дурацкие солнечные часы, аккуратно выкрашенные окна, отвратительно элегантные крыши. Ему хотелось переложить вину с себя на блестящую краску, на жутко опрятную брусчатку под ногами, на омерзительно ровно затертые швы в кирпичной кладке.
– Простите…
– Что? – Он резко обернулся.
Бурлящий поток мыслей прервал сдержанный, вежливый голос.
– Вы знаете что-нибудь о?… – Легким взмахом руки женщина выразила свое отношение ко всей этой неприятной истории, связанной с подвальным этажом и ужасным сборищем полицейских. Запястье украшал красный браслет – в тон оправе очков. Она стояла у ограды дома справа, на лице читались легкое беспокойство и неприязнь.
Дирк безмолвно смотрел на нее. Лет сорок с хвостиком, ухоженная, из тех, на кого обязательно и моментально обращаешь внимание.
Женщина тревожно вздохнула.
– Знаю, история страшная и все такое, – сказала она, – но скоро ли это закончится, как вы думаете? Мы вызвали полицию только потому, что от этой жуткой песни едва не лезли на стену. Все это немного…
Она вызывающе взглянула на него, и Дирк тотчас решил, что все произошло из-за нее. Вот на кого вполне можно взвалить вину, а он тем временем во всем разобрался бы! Она этого заслуживала – уже потому хотя бы, что носила такой браслет.
Не проронив ни слова, он развернулся к ней спиной и понес свой бурлящий гнев обратно в дом, где он быстро начал застывать и превращаться в нечто твердое и эффективное.
– Джилкс! – крикнул он. – Насчет вашей теории о показушном самоубийстве. Мне она нравится. Вполне правдоподобно, на мой взгляд. По-моему, я знаю, как этот негодяй оторвал себе голову. Несите ручку. И бумагу.
Он победоносно уселся за стол вишневого дерева в сельском стиле и проворно набросал схему событий, в которой участвовала домашняя и кухонная утварь, раскачивающийся, утяжеленный грузом светильник, затем сделал довольно точную раскадровку по времени и не забыл акцентировать важный факт, что проигрыватель был японского производства.
– Это придется по душе вашим ребятам-криминалистам, – проницательно заявил он Джилксу.
Ребята-криминалисты посмотрели на схему, ухватили основной смысл и согласились. Схема была простая, неправдоподобная и именно в том духе, который обязательно одобрит главный судмедэксперт, потому что ему, как и им, хотелось провести отпуск в Испании.
– Если только, – добавил как ни в чем не бывало Дирк, – вас не интересует версия, что умерший заключил с неким потусторонним агентством дьявольский контракт, по которому как раз сегодня наступил час расплаты.
Ребята-криминалисты переглянулись и отрицательно покачали головами. Затянувшееся утро им явно начинало надоедать, и поворот разговора в это русло только все запутал бы, а дело вполне можно было сбыть с рук еще до обеда.
Довольный Дирк пожал плечами, отсчитал свою долю от улики и, кивнув напоследок полицейским, пошел наверх.
В передней до него дошло, что тихий шум дневного телеэфира, который он слышал в саду, в доме раньше заглушала заевшая пластинка.
Теперь он внезапно понял: телевизор работает где-то наверху. Дирк быстро оглянулся, убедился, что на него никто не обращает внимания, поставил ногу на нижнюю ступень и с удивлением посмотрел на лестницу.
Глава 6
Покрытие ступеней напоминало простую, но элегантную циновку. Дирк бесшумно прошел наверх мимо каких-то элегантных засушенных штуковин в вазоне и заглянул в комнаты на втором этаже. Обставлены они были тоже сухо, но элегантно.
Признаки жизни бросались в глаза только в большей из двух спален. Ее интерьер явно продумывали с тем расчетом, чтобы дать лучам утреннего солнца поиграть на изысканных букетах цветов и стеганых одеялах, набитых чем-то вроде сена, однако разбросанные всюду носки и бритвенные лезвия будто вели стратегический захват территории. Здесь четко ощущалось отсутствие женского начала – так ощущается отсутствие картины, еще недавно украшавшей стену. В комнате царил дух тоски и уныния, а скопившийся под кроватью хлам просился на помойку.
В примыкавшей к спальне ванной перед умывальником висел золотой диск за продажу пятисот тысяч пластинок «Горячая картошка» группы «Кулачный бой и третье тихое помешательство». Дирк припомнил, что вроде бы читал кусок интервью с лидером группы (музыкантов в ней было двое, один из них – лидер) в воскресной газете. На вопрос о названии группы лидер ответил, что с ним связана одна интересная история, которая на поверку оказалась не такой уж интересной. «Оно может означать все, что душе угодно», – пожал он плечами, сидя на диване в офисе своего менеджера где-то на задворках Оксфорд-стрит.
Дирк тогда еще представил, как журналист вежливо кивает и строчит в блокноте, и желудок свернулся отвратительным узлом, который удалось развязать только с помощью джина.
Горячая картошка… Вид золотого диска в красной рамке натолкнул Дирка на мысль: не на этой ли пластинке вертелась голова покойного мистера Энсти? Горячая картошка. Ты ее не подбирай.
Что бы это значило?
Все, что душе угодно, с тяжелым сердцем подумал Дирк.
Еще он вспомнил, что в интервью Пейн (так звали лидера группы «Кулачный бой и третье тихое помешательство») утверждал, будто основой для стихов к этой песне послужил разговор, подслушанный в каком-то кафе или сауне, или самолете, или еще где-то, – он переписал его почти дословно. Интересно, подумал Дирк, что почувствовали бы участники того разговора, если бы услышали, как их слова раз за разом перепевают при сегодняшних обстоятельствах?