Долгое дело
Шрифт:
— Вы, наверное, хотите что-то узнать? — спросила Светлана.
— Помните, я просил вас подумать, не говорила ли чего мама…
— Думала. Она говорила обо мне, о жизни.
— И ничего о краже?
— О самой краже не говорила, а вздыхала и поругивала себя.
— За что?
— Когда женщина мерила перстень с этим бриллиантом, то мама отвлеклась взглядом на другую покупательницу, которая примеривала аметистовые бусы.
— Ну, и купила женщина бусы?
— Купила потом, но сперва пошла в сберкассу.
— А
— Об этом спросил и Рябинин, — улыбнулась Светлана. — Шестьсот сорок рублей.
Женщина пошла в сберкассу. Бусы стоили шестьсот сорок рублей. Рябинин об этом тоже спросил.
Волна знакомой энергии хлестнула инспектора, отчего тело напряглось и влекомое этой хлёсткой энергией уже хотело ринуться на свои разыскные пути…
— А это мой дом, — сказала она.
— Родственники у вас есть?
— Никого.
— Одна живёте?
— Одна-одинёшенька.
— Если утром оставите на столе чашку и вернётесь с работы — она стоит? — негромко спросил Петельников.
— Стоит, — тоже вполголоса ответила Светлана, полагая, что вопросы связаны с бриллиантом…
— Утром бросите книгу в кресло… Вечером лежит?
— Лежит.
— Гирю забудете на подоконнике, то есть бигудинку уроните на пол… Валяется?
— Валяется.
— Правильно, вы живёте одна, — вздохнул инспектор. — А что сейчас будете делать?
— Ещё не знаю.
— Тогда вы идёте со мной.
— Куда?
— В гости к Рябинину.
Из дневника следователя.
Сегодня в суде видел такую картину. Показания давал единственный очевидец автонаезда на человека. Вдруг он обрывает свои показания: «А мне пора на работу». Судья объясняет, что работа подождёт, что ему этот день оплатят, что он обязан дать показания и в этом его долг гражданина… «Нет, работа важней», — не согласился свидетель и на виду ошарашенной публики вышел из зала.
Так есть ли труд мера всего? Да этот свидетель ради своей работы загубит всё святое…
Наверное, на улице Рябинин её бы не узнал.
Волосы остались светлыми, платиновыми, но потеряли металлический блеск. Причёска — он не помнил, какая была, но теперь её обширный лоб закрыт жеманным валиком. Брюки на полноватой фигуре сидели отменно. Вроде бы палевая лёгкая кофточка, как облачко. Вот оно что: брюки, кофточка и волосы в один цветовой тон. И шляпа цвета нечищенного серебра. Она, видимо, любила широкополые шляпы. А где же бордовая?
— Я, Сергей Георгиевич, полагала, что с вами больше не встречусь.
— Мир тесен, Аделаида Сергеевна.
— Да, как ваш кабинетик.
Рябинин всматривался. Удивлена вызовом, испугана, напряжена, растеряна? Равнодушна — не спокойна, а именно равнодушна. Но почему? Виновного человека вызов в следственные органы настораживает, невинного — удивляет. Она же равнодушна. Маска, это уже нацепленная маска. Но ведь невинный человек маску цеплять не станет.
— Что вас интересует, Сергей Георгиевич? — смиренно спросила Калязина.
— Как всегда — правда.
Он помнил первый допрос — там тоже было смирение до тех пор, пока она не догадалась, что у него нет доказательств.
— Вы же знаете, я говорю только правду.
Рябинин улыбнулся — намеренно и откровенно, чтобы возмутить её покой. Но Калязина тоже улыбнулась — намеренно и откровенно показывая, что в мире ещё нет такой иронии, которая бы её задела.
— Тогда расскажите, что вы делали пятнадцатого июня.
Он попал… Калязина замешкалась — на секунду, на почти неуловимый миг, в который она непроизвольно повела взглядом, расслабила щёки и разомкнула губы для бессознательного ответа. Она! Конечно, она.
— Я не помню. Вероятно, была на работе…
— А шестнадцатого июня?
— Помню. Утром пришла на работу, где пробыла до обеда. Потом ходила в детский садик на вспышку коклюша. В девятнадцать часов вернулась домой.
Вот как: не в семь часов, по-обиходному, а в девятнадцать, по-вокзальному, по-военному.
— Тогда уж в девятнадцать ноль-ноль, — улыбнулся Рябинин ещё той, намеренной и откровенной улыбкой.
Она! Не помнит пятнадцатое июня, но хорошо помнит шестнадцатое. Как не помнить — бриллиант украли шестнадцатого, поэтому алиби на этот день приготовила и не ждала, что он спросит про пятнадцатое. Конечно, она!
— Кто может подтвердить ваше алиби?
— Справьтесь в санэпидстанции, в садике…
Петельников уже справился — всё верно. Но её путь в детский садик лежал мимо ювелирного магазина.
Рябинин вдруг огляделся в своём маленьком кабинете, словно что-то потерял. Вопросы, у него кончились вопросы, да их и не было, кроме двух. Он надеялся на импровизацию, которая почти всегда удавалась. Но не с Калязиной.
— Вас не удивила проверка алиби? Вы не интересуетесь, зачем вас пригласили? — вдруг спросил он.
— Я знаю.
— Ну и зачем?
— Какой-нибудь пустяк.
— По пустякам я не вызываю.
— А по серьёзным преступлениям повесткой не вызывают.
— Как же?
— А то вы не знаете, — улыбнулась она спокойнейшей улыбкой. — Хватают на месте преступления, забирают дома, задерживают на работе…
— Да, убийцу, — согласился Рябинин и, впершись давящим взглядом в её глаза, во мрак её зрачков, добавил стихшим голосом: — А в случае, например, кражи бриллианта вызывают повесткой.