Долгое дело
Шрифт:
— Вадим, ты ещё не ушёл?
— Кто это?
— Да я, Рябинин…
— Голос у тебя почему-то пропитой.
— Я в нашем парке. Понимаешь ли, смешная история…
— Что случилось? — быстро спросил инспектор, не поверив в смешную историю.
— Ничего не случилось, — удивился Рябинин обессиленным голосом. — Лида у фонтанчика…
— Ну и ты иди к фонтанчику.
— Она покачивается.
— Как покачивается?
— На качельках…
— Ну и ты покачайся.
— Да место занято, — хихикнул Рябинин. — Но я-то звоню насчёт одной идеи о сберкассах…
— Сейчас приеду, —
Добровольная исповедь.
Вы, юристы, любите копаться в мотивах да причинах. Для вас моя исповедь — находка. Наслаждайтесь, крючкотворы, наслаждайтесь…
Вот думаю об относительности всего на свете. А догадался ли кто, что эта самая относительность играет нашей жизнью, как котёнок ленточкой? Если всё относительно, то, значит, ничего и нет. Опять-таки из моего детства. Личная зубная щётка и личное полотенце… Хорошо, не так ли? Своя кровать, свой стол, своя одежда тоже неплохо. Но всё относительно. У нас у каждого было по комнате. У каждого была своя мебель, свои книги, свои вещи… У меня и у отца стояло по своему телевизору. Потом появились свои деньги, свои интересы, своя жизнь. Мы сидели по своим комнатам. Отец всё что-то высчитывал, мать коллекционировала фарфор, а я к чему-то готовилась. Да, у нас была общая комната, в которую мы сползались только поесть да к приходу гостей…
И я сделалась Великой Одиночкой. Я не выношу никаких коллективов. Избегаю всего общего и общественного. Избегаю общественного транспорта, общественных библиотек и общественных уборных. В столовой я могу обедать только за отдельным столиком. Мне неприятно быть в общем зале, поэтому я почти не хожу в кино. Я, например, не люблю сидеть на диване, на котором кто-нибудь ещё. Верите ли, умей легковые машины ходить сами, я бы шофёра выпихнула из такси.
Они прощались. Он поцеловал ей ладошку и отвесил солдафонский поклон глубокий кивок при аршинопроглоченном торсе. Она ему легонько помахала рукой, словно изнемогала от чувств.
Петельников сунул кулаки в карманы широкой замшевой куртки — подальше от греха. В девятнадцатом веке он вызвал бы этого кавалера на дуэль. Впрочем, почему он? Потому что Рябинину с таким плотным детиной не справиться. Да и невменяем он сейчас, Рябинин-то…
Инспектор тихонько двинулся за кавалером, пользуясь боковыми аллейками, дорожками и тропинками.
Он шёл за этим человеком, не понимая себя. Откуда эта злость, откуда это зыбкое беспокойство, словно у него что-то случилось. У Рябинина ведь случилось, у Рябинина ведь жену уводят… Так почему же руки застряли в замшевых карманах, как запутались?
Кавалер миновал парк, пересёк улицу, подошёл к остановке такси и занял очередь. Петельников ринулся за угол…
Такси с зелёным огоньком инспектор остановил посреди улицы, преградив ему путь буквально грудью.
— Очумел, что ли? — крикнул шофёр, выпрыгивая из машины.
— Очумел, приятель, очумел, — согласился инспектор и достал удостоверение.
— Всё равно так рисковать нельзя, — потишал водитель.
— Требуется помощь.
— Изловить, что ли, кого?
Инспектор сел рядом и отдышался двумя-тремя глубокими вдохами.
— Тебя звать-то как?
— Вячеслав Семёнов.
— Вырули-ка, Вячеслав Семёнов, чтобы мы видели остановку такси.
Машина свернула за угол и притормозила. Остановка такси с жиденькой очередишкой была перед ними.
— Ловить не будем, есть дело поинтересней. Ты должен взять гражданина, стоящего вторым. И ещё: я твой приятель, допустим, Гриша, и ты поддерживай со мной беседу. Как?
— Нормально, — водитель кивнул, загораясь в полутьме кабины заметным любопытством.
Парочка, стоявшая перед кавалером, вдруг бросила очередь и побежала к автобусу. Петельников тронул локоть шофёра… Такси взревело, сорвалось с места и подлетело к очереди с тормозным скрежетом, как в детективном фильме.
— Спокойнее, — тихо посоветовал инспектор.
— Такси занято? — спросил приятный баритон с чуть заметной глушинкой так бывает, когда воротник петлёй стягивает шею.
— Нет-нет, — заспешил водитель, — это мой друг подсел, Гриша…
— Не помешаю? — Инспектор повернулся к пассажиру.
— Ничуть. Огородная улица, дом возле универмага.
В минутном свете — пока он усаживался — инспектор увидел полное лицо и крупноватый нос. Видимо, шатен, лысеющий. Костюм новенький, со скрипом, надел на свидание. Галстук широченный, в полживота.
— Если бы, Славка, ты меня не подобрал, напился бы я с горя в дребезину, — сказал вполголоса Петельников.
Водитель испуганно глянул на инспектора, который изменился на глазах: обвис, обмяк и как-то обрюзг.
— А чего? — вспомнил он его указания.
— Чего… Мой лучший друг Сашка. Двадцать пять лет от роду. Лежит, как живой.
— Где лежит?
— В гробу лежит. Я ж к тебе прямо с поминок.
Водитель сосредоточенно завертел баранкой, обдумывая следующий вопрос:
— Сашка-то… от чего умер?
— Эх, Славка, если бы умер… Не умер он.
— А как же в гробу лежит? — спросил таксер, от неожиданности притормаживая.
— Оттого моя душа и стонет. В гробу он лежит, а не умер. Вот, Славка, какая в жизни квинтэссенция бывает.
Водитель молчал, ничего не понимая. Тихо играл приёмник. Тяжело вздыхал инспектор.
— Извините. — Глубокий придушенный баритон утопил все другие звуки. Что же всё-таки случилось с вашим приятелем?
— Да убили его! — Петельников сердито обернулся к пассажиру.
— Как убили?
— По голове так дали, что он мозгов не собрал.
Водитель глянул в зеркало, пытаясь увидеть пассажира. Сомнений не было — он вёз убийцу.
— Вероятно, в уличной драке? — заинтересовался пассажир.
— В квартире с хрусталём и коврами, под аромат французских духов и под музыку вокально-инструментального ансамбля. И сам, лично купил свою смерть за четыре шестьдесят семь.
— Я вас не очень понимаю…
— Да об этом весь район говорит! Связался Сашка с замужней дамой. Купил бутылку вина марки «Шампанское» и килограмм конфет сорта «Трюфели». И нанёс ей визит в нерабочее время. А муж вернулся, — электричку отменили. Ну, как говорится, гаси свет. Итоги этой встречи налицо: Сашки нет, муж сидит, а дама рвёт на себе парик.