Долгое дело
Шрифт:
Лида поняла, что ее не слушают. Так уже было, когда она рассказывала о взглядах Сергея на телевидение. Нет, она не на том пути: стоит ей тронуть Сережину мысль, как Антимонин скучнеет или раздражается. О чем же говорить? Ах, как пишут в характеристиках...
– Он не пьет и не курит. Даже кофе не пьет.
– Что же он пьет? - механически спросил Антимонин.
– Только чай.
Ему казалось, что она верно идет к истерике. Теперь ее пальцы прыгали на коленях, как спортсмены на батуте. Какой тут к черту протокол. Скажут, что замытарил жену своего коллеги. Все равно это дело
– Товарищ Антимонин, лучше быть Дон-Кихотом, чем ослом Санчо Панса, отчаянно сказала Лида: хоть что-нибудь, только не молчать, хоть чем-нибудь, только убеждать.
– Да вы не волнуйтесь. - Он поднял глаза на ее лицо.
Но правая рука взлетела к голове и, лишившись последней воли, провела по горячему лбу, тронула щеку, скользнула по шее и опадающим взмахом сдернула платок. Волосы со спелым шуршанием, слышимым даже ему, низринулись на плечи и грудь. И в кабинете стало уютнее, словно включили желтую старинную лампу. Антимонин воодушевленно блеснул очками.
Да она красива! Хорошие волосы есть хорошие волосы. Теперь и кошачьи глаза к месту, и скулы не выделяются, и губы хороши без помады. Эх, Рябинин, зря ты погорел - такие жены долго не ждут.
– Неужели вам не жалко человека? - просто спросила Лида. - Он же ваш коллега, он же много лет работал с вами рядом. Неужели лично вы не допускаете мысли, что тоже можете стать жертвой подлости или обмана?
– Все ходим под богом, - легко согласился Антимонин. - Наша работа такая: обвиняемый чихнул, а ты составь об этом протокол. Но вы зря пришли ко мне. Я тут ничего не решаю.
– К кому же мне идти?
– К заместителю прокурора города.
– И что ему сказать?
Антимонин рассмеялся, но теперь его смех был каким-то свойским, словно они сидели в гостях.
– Только ни в коем случае не говорить того, что говорили мне.
– Не знаю что...
– Рябинина может спасти только объективный факт, а не жалостливые разговоры.
Ее мысль заметалась в бессильных поисках этого объективного факта. И, как всегда бывает с горестной и бессильной мыслью, она ринулась к друзьям и близким людям. Вадим Петельников, которого она зря не дождалась. Вадим Петельников, который ее пытал вопросами о людях, могших зайти в их квартиру. Вадим Петельников... И тут она услышала еще раз, вроде бы издалека, как с того берега: "Рябинина может спасти только объективный факт..." Тот, кто приходил, - это и есть объективный факт? Инспектор тоже его искал?
В голове как блеснуло... Ее воспаленные нервы слили вопросы Петельникова и фразу Антимонина в огненный шнур и безжалостно хлестнули им непробудную память.
– Что с вами? - негромко спросил следователь.
– О-о-о...
– Что такое?
– Я вспомнила, - чуть не шепотом ответила Лида, боясь спугнуть то, что она вспомнила.
– О чем?
– Я вспомнила!
Она поднялась со стула и, шурша волосами по бумагам, склонилась над столом - ближе к следователю. Он слегка отодвинулся, пугаясь ее позеленевших глаз.
– За день до вашего прихода у меня был агент Госстраха! Я провела его
– Верю, ну и что?
– Да? Так ведь он и положил деньги!
– С чего вы взяли?
– Запишите. Я требую, чтобы мои слова были внесены в официальный протокол.
– Хорошо, - согласился Антимонин, вытаскивая чистый бланк. - Хотя это не факты, но Рябинину для версии пригодится.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я (на отдельном листке). Неужели всем преступникам так же худо от допросов? Неужели их тоже поташнивает? Неужели им тоже видятся лица следователей, стоит закрыть глаза? Неужели они тоже не спят по ночам? И так же, как я, строчат на листках скороспелые мысли... Нет, они не так; у них должно быть не так, потому что им не обидно - знают, что виноваты.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Кто их придумал, эти исповеди?.. Жан-Жак Руссо? Я приняла три рюмки мятного ликера, а на душу вместо благодати легла тоска осенняя.
Все у меня есть. Чего ж я хожу по квартире, как цепной пес? Я приняла еще рюмочку, итого семь.
У меня нет будущего. Ну что впереди? Деньги? Они я сейчас есть. Слава? Теперешней хватает. Любовь? Не думаю, что в будущем мужики будут интересоваться мною больше, чем сейчас.
А с другой стороны, у всех будущее одно - в земельку. Работаешь, хлопочешь, маракуешь, крутишься, от кого-то спасаешься (это я про себя), кого-то ловишь (это я про вас) - и что же? Казалось бы, за все за это положен рай. Так нет - смерть без всякого рая. Не обидно ли?
Кстати, мята, которая в ликере, способствует умственной деятельности.
Калязина опять переоделась и вышла из дому: серенький плащик, отцветшая косынка, грубые чулки, рассохшиеся туфли. Волосы торчат прошлогодней травой. Ни грамма косметики. Одета под денек, который так и не выжил после ночного дождя.
Она не сомневалась, что за ней следят. Господи, дожила - следят, как за шпионкой. Нужно узнать у юристов, законен ли подобный надзор. Конечно, законен: свободы не стесняют, не трогают, а смотреть на себя не запретишь.
Она дошла быстрым шагом до метро и проехала до конечной остановки. Выйдя на землю, Калязина огляделась, словно не узнавала города. Вроде бы никого. То есть людей полно, но кто из них?.. Она села в троллейбус, в первый, какой подошел. И ехала тоже до кольца, до нового микрорайона, который встал из сегодняшнего тумана инопланетным поселением.
Калязина приостановилась, разглядывая дома. Все одинаковые, вроде гигантских силикатных кирпичей. Она выбрала, который поярче - с зеленью на балконах и сквериком у парадных, надеясь увидеть там скамейку со старухами.
Но погода всех праздных с улицы вымела. Пустая скамейка блестела водой и холодом, как плоская лягушка. Нет бабусек. Раскидывая мозгами и логикой... Дом новый, заселен, скорее всего, в прошлом году. Значит, половина тут деревенских. Вани-Мани, Феди-Парани... Поэтому Фекл и Матрен тревожить не надо. А вот Зинаид, Вер и Ларис...
Где-то высоко, может быть на последнем этаже, хлопнула дверь. Калязина дождалась - из парадной вышла старуха с рюкзаком пустых бутылок. Видать, сынок послал.