Долгое-долгое детство
Шрифт:
Как такую тайну в себе удержать? День терплю, два терплю. К третьему дню все терпенье вышло. Хоть на минарет мечети лезь и оттуда вместо азана кричи.
Я выбрал момент, когда Старшая Мать была одна, и вызвал ее в сарайчик.
– Что, синнай, сметаны захотел?
– спросила она.
_- Нет, Старшая Мать, у меня тайна есть, хочу тебе рассказать.
– Уж верно, особенная тайна, если даже от сметаны отказываешься.
– Особенная, Старшая Мать. Слухи-то, про Марагима и Ак-Йондоз, правдой оказались!
– Какие слухи?
– Ну, тогда вечером... Младшая Мать...
– язык споткнулся о зубы. И вовремя. Чуть-чуть мое соглядатайство не открылось.
– Люди говорят... народ...
– Пустое.
– Не пустое, вовсе не пустое! Ночью, когда бычка искал, я сам их на Девичьей Горе вдвоем видел!
– Тьфу, тьфу, тьфу, дитятко! Показалось тебе. В темную ночь всякие страсти человеку видятся. Очень уж темная была ночь.
– Я и разговоры их слышал, Старшая Мать. Валлахи! Хлебом, солнцем клянусь! Что я - врун, что ли?
– Не врун. Просто ошибся ты, померещилось. Ошибка ложью не считается.
– И видел, и слышал!
– Порой человек больше нужного видит, больше положенного слышит. Полно, сынок, попусту головы себе не забивай.
Я хотел было обо всем по порядку рассказать, но Старшая Мать верить мне не собиралась, и рассказывать я не стал.
– Чему люди не поверят, того людям не рассказывай, - сказала она напоследок.
– Сплетником прослывешь - позору не оберешься.
Позора мы всем домом боимся. "Пусть лучше конь под тобой падет, чем слово твое ложью окажется", - говорит мой отец. Может, и вправду все только привиделось мне? Ведь Старшая Мать так говорит.
Но разве заглушить эти голоса?.. "Любишь?" - "Люблю"... Если они даже вот здесь, в моих ушах, замолкнут, - там, на Девичьей Горе, они все равно останутся!
Почему Старшая Мать так упорно доказывала, что все это только померещилось мне, я понял только сейчас. Была у древних греков богиня - влюбленным помогала, от бед защищала. Звали ее Афродита. Конечно, моя Старшая Мать об этой богине и знать не знала, и слыхом не слыхивала. Но, сама того не ведая, она для Марагима и Ак-Йондоз той богиней стала. О милосердная Афродита улицы Серее!
Тот бычок нашелся.
Как раз подошла пора жать рожь, и мы на радостях затеяли "помочь" созвать. На печке две бочки браги с урчанием бродят. На мясо к застолью этого бесприбыльного бродягу-двухлетку назначили. На обед решили наварить три большие чаши-тепени медового катыка. Много белого хлеба напекли.
"Помочь" в жатву - сама по себе целый праздник. Весь день с жаром, ладно-дружно работают люди, а вечером одним большим застольем садятся во дворе. Мяса наедаются, шурпу хлебают. Мужчины постарше и женщины побойчее брагу пьют, джигиты же и девушки и без браги навеселе. Какойнибудь песенный охотник, вроде Сухорукого Кашфул-лы, затянет:
Мы соседям помогали:
Ты да я снопы вязали.
В дом к тебе спешат сваты,
Вместе будем я да ты!
В песне той своя премудрость есть. Сноровистая
Дня за четыре-пять за вечерним чаем мы перебрали соседей, родню, прикинули, кого позовем. Счетное дело я вел.
– Марагиму, наверное, скажете?
– спросила Старшая Мать.
– У него... жена заболела, кажется, - сказал мой Старший брат Салих.
– Сам придет.
На листке бумаги, где я вел счет, прибавилась еще одна палочка.
– Соседей никого не обошли?
– спросил отец.
– Галляма только. Все равно Хамза-молчальник из своей берлоги не вылезет, - сказал мой Самый Старший брат Муртаза.
– Придет не придет, а позвать надо. Сосед ведь. Обиды чтобы не осталось.
Я еще две палочки поставил. На том - вассалям, конец.
С восходом солнца у наших ворот кишмя кишел народ. Блестя серпами на плечах, пришли все. И Маратам тут, и Ак-Йондоз, и Хамза. Даже дветри "мерзлые ноги" здесь же топчутся. Тех, кто на меджлис* без приглашения приходит, у нас "мерзлой ногой" кличут.
Близкие родичи, как заранее уговорились, на подводах приехали. Пешком долго пришлось бы идти. В этом году наше ржаное поле далеко. Да и негожее это дело, на страдную "помочь" пешком ходить. Не солидно.
1 Меджлис - собрание, сборище.
Я, понятно, за теми двумя посматриваю. Друг к дружке не льнут, друг друга не избегают. Ак-Йондоз с девушками судачит, они быстро-быстро поговорят и прыскают потихоньку. Чуть поодаль, зажав под мышкой свою гармонь с бубенчиками, стоит Марагим, с моим братом Муртазой о чем-то говорят. И будто никто на Девичью Гору не поднимался, с птичьим посвистом "чьють-чуть" не целовался... Совсем другие люди. Даже обидно. Неужто я в ту ночь другого мужчину с другой женщиной видел? Но не я один на них так испытующе посматриваю. То с одной стороны взгляд сверкнет, то с другой, то на него, то на нее.
На телеге, запряженной серым мерином, выехал со двора отец.
– Ну, в добрый час! Тронулись!
– сказал он.
– Рассаживайтесь по телегам. Девушки, кто самая красивая, кто самая работящая, - ко мне садитесь! Телега моя, песни ваши.
Поднялась суматоха. Девушки да сношки-молодушки от телеги к телеге с гомоном носятся. Одна с подружкой закадычной хочет сесть, другая с соседкой, третья со свойственницей. Да еще и возница, видите ли, не люб: тот, дескать, не кудряв, у того жена ревнива, у этого нос кривой. Для смеха чего не придумаешь. Наконец, после изрядной суетни, девушки расселись. Джигиты, кто на какой телеге и с кем рядом поедет, разобрались быстро. Женщины и мужчины постарше уселись в оставшиеся подводы.