Долгое падение
Шрифт:
— Я не болен ККР, — выпалил я.
Ничего лучшего не придумал. То есть я, конечно, все равно должен был это сказать, но собирался дать себе побольше времени на подготовку.
Повисло молчание. Я ждал, что они на меня накинутся.
— Ой, Джей-Джей! — завизжала Джесс. — Это же фантастика!
Я не сразу сообразил, что в причудливом мире Джесс врачи смогли не только найти лекарство от ККР за время рождественских праздников, но и совершенно безвозмездно передать мне его аккурат между Новым годом и вторым января.
— Я не уверен, что
— Да, — признался я. — У меня никогда не было этой болезни.
— О нет! Вот ублюдки. Долбаные доктора!
В доме Морин Джесс решила если и ругаться, то именно так.
— Ты должен подать на них в суд. А если б ты прыгнул? И все из-за их ошибки!
Твою мать. Ну почему все должно быть так непросто?
— И опять я не уверен, что Джей-Джей именно это имел в виду, — заметил Мартин.
— Да, — снова признался я. — Я постараюсь объяснить все как можно понятнее: такого заболевания, как ККР, не существует, а если и существует, то я от него не умираю. Я выдумал его оттого… Не знаю. С одной стороны, мне нужно было сочувствие. С другой, я не думал, что вы сможете понять меня, понять мою беду. Простите.
— Ты ничтожество, — рявкнула Джесс.
— Это ужасно, — сказала Морин.
— Засранец, — не успокаивалась Джесс.
Мартин улыбался. Сказать, что у тебя смертельное заболевание, которого у тебя на самом деле нет — это сопоставимо с совращением несовершеннолетней, так что теперь он наслаждался моим поражением. К тому же у него было определенное моральное преимущество — на унижения он ответил достойно, забравшись на крышу Топперс-хаус и посидев на самом краю. Да, он не прыгнул, но все же дал понять, что он воспринимает происходящее с ним всерьез. А я сначала решил спрыгнуть, а потом сделал очень постыдную вещь. Я стал еще большим засранцем, чем был до Нового года, и это меня угнетало.
— Зачем ты соврал? — спросила Джесс?
— Да, — подхватил Мартин. — Что же с тобой, если ты решил все упростить?
— Просто… Не знаю. С вами все было так понятно. У Мартина — сами знаете. У Морин… тоже, — кивнул я в сторону Мэтти.
— Зато со мной было не очень понятно, — заметила Джесс. — Я несла всякий бред насчет Чеза и объяснений.
— Да, но… Не обижайся, но у тебя совсем тогда крыша поехала. И было не особенно важно, что ты говоришь.
— А с тобой-то что было? — спросила Морин.
— Не знаю. Наверное, вы назовете это депрессией.
— А, депрессия, — отозвался Мартин. — Можешь не рассказывать, у нас у всех депрессия.
— Да, знаю. Но моя депрессия была… такая хреновенькая. Прости, Морин.
Не понимаю, как можно не ругаться. Как это возможно? Ведь всегда так и хочется ввернуть словцо покрепче. Знаете, кто самые популярные и обожаемые люди в мире? Ведущие новостей на телевидении. Если бы я оказался на их месте, то выглядело бы это примерно так: «А эти пидоры взяли и направили эти гребаные самолеты прямо на башни-близнецы». Ну, разве может нормальный человек
— А ты расскажи, — предложил мне Мартин. — Мы — люди понимающие.
— Ладно. Если вкратце, то мне ничего не нужно было в жизни, кроме рок-н-ролла.
— Рок-н-ролла? То есть как Билл Хэйли и группа «Комете»? — уточнил Мартин.
— Нет, не совсем… Даже не знаю… Как «Роллинг Стоунз». Как…
— Они не рок-н-ролл играют, — оборвала меня Джесс. — Разве нет? Они играют рок.
— Ладно-ладно. Мне ничего не нужно было в жизни, кроме рок-музыки. Как у «Роллинг Стоунз», или… или…
— Грубая музыка, — сказала Джесс. Она не хотела меня обидеть. Она просто уточнила.
— Не важно. Черт, моя группа окончательно распалась за несколько недель до Рождества. А потом от меня ушла девушка. Она англичанка — из-за нее я остался здесь.
Повисло молчание.
— Это все? — наконец-то спросила Джесс.
— Это все.
— Ты жалок. Теперь я понимаю, почему ты придумал себе болезнь. Ты бы лучше умер, чем не играл бы музыку в духе «Роллинг Стоунз»? Я бы наоборот. Я бы лучше умерла, чем оказалась в такой группе. Неужели в Америке их еще кто-то слушает? Здесь их давно забыли.
— Там же Мик Джаггер, в «Роллинг Стоунз», — вмешалась Морин. — Они, кажется, были неплохой группой. Зарабатывали прилично.
— Но не Мик Джаггер сидит здесь, поедая подсохшее печенье, а Джей-Джей.
— Я открыла коробку только под Рождество, — засуетилась Морин. — Наверное, как-то крышку неплотно закрыла.
У меня появилось ощущение, что они немного уходят от темы.
— «Роллинг Стоунз»… Это на самом деле не важно. Это всего лишь пример. Я имел в виду… песни, гитары, энергетика.
— Ему же лет восемьдесят. Какая тут энергетика? — удивилась Джесс.
— Я видел их выступление в девяностом, — вспомнил Мартин. — Тогда был финал Чемпионата мира по футболу, и Англия проиграла Германии по пенальти. Кто-то из «Гиннесса» затащил целую толпу на концерт, и мы там спасались, только слушая радио практически весь вечер. Хотя Мик тогда был полон энергии.
— Но тогда ему было только семьдесят, — возразила Джесс.
— Может, заткнетесь на хер? Прости, Морин. (Давайте договоримся, что в каждой моей реплике будут подразумеваться бранные слова и извинения перед Морин.) Я пытаюсь рассказать вам обо всей своей жизни.
— Тебе никто не мешает, — сказала Джесс. — Просто тебе нужно оживить рассказ. Чтобы мы не отвлекались на разговоры о печенье.
— Так, ладно. Поймите, у меня нет будущего. Я ничего не умею. У меня среднее образование. У меня не было ничего, кроме группы, а теперь и ее нет. Я не заработал музыкой ни цента, так что теперь мне ничего не остается, кроме как делать гамбургеры, — вот такая странная жизнь.
Джесс чуть не прыснула со смеху.
— Что еще?
— Просто забавно слышать от американца слово «странная» вместо… ну, сами понимаете чего.