Долгое падение
Шрифт:
— Давай, записываю.
Пока я разговаривал с Тео, моя бывшая жена и бывшая девушка оставили мне сообщения на автоответчике. Я не думал о них, когда Тео зачитывал мне статью; теперь меня подкосило. Я начинал понимать очень важную вещь: неудачная попытка самоубийства приносит столько же боли, сколько и удавшаяся, но вызывает намного больше злости, поскольку боль нельзя заглушить скорбью. Я слушал сообщения, слышал интонации и понимал: я по уши в дерьме.
Сначала я перезвонил Синди.
— Ты эгоист, козел и идиот! — возмутилась она.
— Ты знаешь только то, о чем написано в газетах.
— Похоже,
На самом деле весьма точное наблюдение. Она была права: журналисты никогда не искажали фактов и не истолковывали их неверно. Пожалуй, в этом и было самое главное унижение последних лет. В газетах меня поливали грязью, но вся эта грязь была истинной правдой.
— Я так понимаю, — продолжила она, — ты опять все ловко устроил. Поднялся на крышу многоэтажки, намереваясь сброситься с нее. Но вместо этого спустился живой и невредимый, да еще и с какой-то девицей.
— Это если очень вкратце.
— А о дочерях ты подумал?
— Они знают?
— Пока нет. Но в школе им расскажут. Всегда рассказывают. Как мне им объяснить?
— Может, я им сам все объясню?
В ответ Синди гавкнула. Надо полагать, она хотела изобразить саркастический смешок.
— Ладно, говори что хочешь. Скажи, что папе было грустно, но потом он повеселел.
— Замечательно. Будь им по два года, объяснение было бы весьма удачное.
— Не знаю, Синди. Слушай, раз ты не даешь мне с ними видеться, то, получается, это уже не моя проблема. Сама с этим разбирайся.
— Вот ублюдок!
Так закончился первый телефонный разговор. Фраза о том, что, не позволяя мне участвовать в воспитании дочерей, Синди снимает с меня всякую ответственность, поразила меня самого — это же было до боли очевидно. Впрочем, не важно. Главное, на этом наш разговор закончился.
Я не знаю, что еще я должен своим дочерям. В свое время я бросил курить ради них. Но когда вся жизнь разваливается, курение — это мелочь, поэтому и закурил снова. Вот так: сначала бросаешь курить — бросаешь курить ради дочерей, — а потом споришь с их матерью, как им лучше объяснить, почему ты пытался покончить с собой. О таком не рассказывают на консультациях для будущих родителей. Здесь все дело в расстоянии. Я был от них все дальше и дальше; девочки становились все меньше и меньше, пока не превратились в едва различимые точки, до которых было не дотянуться — во всех смыслах этого слова. Но разглядеть выражения лиц маленьких точек невозможно, и получается, не нужно было беспокоиться, что на этих лицах — радость или печаль. Разве не поэтому мы спокойно давим муравьев? А потом в голову приходят мысли о самоубийстве; мысли, которые не могут прийти в голову, пока тебе в глаза смотрит твой ребенок.
Когда я позвонил Пенни, она все еще плакала.
— По крайней мере, это все объясняет, — сказала она, чуть успокоившись.
— Что объясняет?
— Твое исчезновение с вечеринки. И возвращение со всеми этими людьми. Я никак не могла понять, откуда они взялись.
— Зато ты поняла, что они мне помогли заняться сексом с другой женщиной.
— Ага.
Она жалобно шмыгнула носом. Она же хорошая. Она совсем не сука. Она добрая, любящая, она готова на жертвы ради любимого человека… Кому-то с ней повезет.
— Прости.
— За что? Это ж я наделала ошибок.
— Думаю, я наделал ошибок больше. И они, кстати, ни с чем не сравнятся. Вообще ни с чем. А с тобой мне было очень хорошо.
— Как ты сегодня?
Я еще не задавал себе этого вопроса. Я проснулся с похмелья, потом зазвонил телефон, и с того времени жизнь пошла дальше. За все то утро я ни разу не задумался о самоубийстве.
— Нормально. Я не собираюсь лезть на крышу прямо сейчас, если ты об этом.
— Ты поговоришь со мной, прежде чем соберешься?
— Обо всем этом?
— Да. Обо всем этом.
— Не знаю. Сомневаюсь, что разговоры тут могут помочь.
— Да знаю я, что разговоры не помогут. Просто не хочу узнать об этом из газет.
— Ты заслуживаешь лучшего, Пенни. Лучшего человека, чем я.
— Мне не нужно лучшего.
— То есть с изначальной постановкой вопроса ты согласна.
— Я достаточно себя уважаю и предполагаю, что мог бы найтись мужчина, который скорее захотел бы провести со мной новогоднюю ночь, чем покончить с собой.
— Так, может, стоит попытаться найти его?
— А какое тебе-то до этого дело?
— Да… Сейчас это не самый… не самый важный для меня вопрос.
— Однако. Честный ответ.
— Думаешь? Я бы сказал, самоочевидный.
— И что мне делать?
— Наверное, ничего.
— Ты мне еще позвонишь?
— Да, конечно.
Это я еще мог пообещать.
Все — за исключением Криса Крайтона, естественно, — знают, где я живу. У всех есть мой домашний телефон и адрес электронной почты. Выйдя из тюрьмы, я стал раздавать свои координаты всем, кто проявлял ко мне малейший интерес, — мне нужна была работа. Никто из этих козлов так, конечно, и не проявился, но зато теперь они все столпились у моих дверей. Под всеми я подразумеваю трех-четырех наемных писак сомнительного вида — в основном молодежь, мальчики и девочки с одутловатыми физиономиями, которые обычно пишут о школьных праздниках для местных газетенок, а теперь поверить не могут, как им повезло. Я протиснулся сквозь них, хотя спокойно мог обойти — четыре замерзших человека, которые попивают растворимый кофе из бумажных стаканчиков, вряд ли могут сойти за толпу обезумевших журналистов. Но нам всем понравилось. Я смог почувствовать собственную важность, а они смогли ощутить себя в самом центре событий. Я улыбнулся, сказал «доброе утро» и отпихнул одного из них своим дипломатом.
— Вы и вправду пытались покончить с собой? — спросила одна весьма непривлекательная особа в бежевом плаще.
Я махнул рукой, показывая, что нахожусь в отличной физической форме.
— Если так, то я устроил из этого целый спектакль, — улыбнулся я.
— Вы знакомы с Джесс Крайтон?
— С кем?
— Джесс Крайтон. Дочерью министра… министра образования.
— Я — давний друг семьи. Мы вместе встречали Новый год. Может, поэтому и возникло это довольно глупое недоразумение. Вечеринка была не по поводу суицида, а по поводу Нового года. Это две совершенно разные вещи.