Долгорукова
Шрифт:
— Когда Ваше величество полагает покинуть столицу?
— Через три дня, семнадцатого. — Он посмотрел на наследника. — Я бы хотел, чтобы ты тоже туда приехал с Минни.
— Хорошо, па. Но не раньше начала ноября.
У берега канала был привязан плот, на котором сидел Тетёрка и перебирал картофель, лежащий в корзине. Из воды вылез Желябов.
— Всё
— Может, тогда оставим до завтра тут.
— Нет, опасно. Мало ли...
— Да чего — картошка да картошка.
— Вот именно. А вдруг кто позарится, и всё откроется. Нет, нет, давай отсоединяй и бери домой.
— Может, где поблизости спрятать? Тяжело тащить через весь город. Да и подозрительно: вроде картошки немного, а тяжесть большая. А ну кто догадается, что там не одна картошка?
— Да где ж ты её тут спрячешь? — Желябов огляделся.
— А вон под мостом. Ни сверху, ни сбоку не видать. А завтра придём вдвоём и подсоединим снова.
— Ну смотри. А то одному мне её сюда не дотащить. — Он приподнял корзину — из её днища выходили провода и, проходя меж досок плота, скрывались в воде.
Тетёрка стал их отсоединять...
Из подъезда дворца вышел Александр. В карете уже ждала его Катя с детьми. Он поставил ногу на подножку, но садиться не стал.
— А может, всё же тебе с детьми поехать отдельно? — спросил он Катю.
— Да что ты, Саша, что ты выдумал?
— Неровен час. Хоть вы бы тогда избежали моей участи.
— Да что нам за жизнь без тебя? Зачем? Уж лучше вместе. Поедем, поедем, Саша. Сегодня всё будет хорошо. Я чувствую.
Он пожал плечами, сел и дёрнул шнур. Карета понеслась.
В сопровождении шести конвойных казаков — два впереди, два с боков, два сзади — карета мчалась по городу. Городовые отдавали честь. Прохожие оборачивались вслед...
Желябов, стоя на плоту, достал часы, поглядел и покачал головой — напарник опаздывал. Вдали уже послышался топот копыт царской кавалькады, и тут только Желябов увидел Тетёрку — он бежал по набережной.
Всё ближе была царская карета. Всё ближе был Тетёрка.
Желябов не стал его ждать, побежал под мост, вытащил из-под стропил корзину и потащил её волоком к плоту.
Сверху спрыгнул Тетёрка — мокрый от пота, задыхающийся.
— Часы... — только смог вымолвить он и схватился за вторую ручку корзины.
И тут на них буквально обрушился топот кавалькады, усиленный мостом. Они замерли. Топот стал затихать —
Они молча отпустили ручки корзины и опустились на песок.
Открытый экипаж вёз царскую семью вдоль моря. Во втором экипаже, сзади, ехали Лорис-Меликов, Варя и Адлерберг.
У развилки дороги коляска остановилась. Лейб-кучер Фрол обернулся к Александру:
— Сейчас к даче её светлости?
— Нет, Фрол, во дворец.
Коляска покатила дальше.
Во второй коляске Адлерберг спросил Варю:
— А разве Екатерина Михайловна пока не у себя на даче живёт?
— Нет. Они решили — во дворце.
На веранде, выходящей к морю, за чайным столом сидели Лорис-Меликов и Катя. Александр на берегу играл с детьми.
— Я давно уже не видел Его величество таким безмятежным и счастливым, — сказал Лорис-Меликов.
— Когда он подле нас и не занимается вашими противными делами...
— Что поделать, Екатерина Михайловна, Государь в ответе за всю Россию, а не только за свою семью.
— Но теперь недолго уж.
— Как понимать вас, Екатерина Михайловна?
— Мы уедем отсюда. Саша решил отречься от престола в пользу цесаревича и уехать с нами куда-нибудь в тёплые края; В Каир или в Ниццу. Вы были в Каире?
— Помилуйте, Екатерина Михайловна, не шутите ли вы?
— С чего бы я стала шутить.
— Но это же положительно невозможно. Государь во здравии и расцвете сил не может ни с того ни с сего отречься.
— Не может, так сможет. Что за жизнь ему здесь, коль, что он ни делает, все недовольны, и даже сама жизнь ого подвергается опасности. Он столько сделал для России, что имеет право подумать о себе. И о нас.
— Но... Нет, право, вы меня просто ошеломили своими словами. Но, подумавши, я могу вам возразить, что вы противоречите сами себе. Вы хотели бы, чтобы Государь подумал о вас, а сами о себе не думаете.
— Почему же не думаю — думаю.
— Нет, нет, поверьте, я теперь это хорошо вижу. Вы совершенно о себе не подумали. Потому что вы стольного лишаетесь своим этим намерением...
— Чего же?
— Возможности именоваться не ваша светлость, а Ваше величество.
— Но по нашим законам...
— Да, да, верно — по существующим законам. Но законы не вечны, они меняются.
— Но Саша говорил, что не может изменить закон даже для меня.
— Он совершенно прав, говоря так, Екатерина Михайловна, ибо он этим лишний раз подтверждает, как он о вас заботится. Это, несомненно, могло бы вызвать в обществе настроения против вас. Но вот если... — он остановился: Александр что-то кричал с берега Кате. Она показала жестом — не слышу и снова повернулась к Лорис-Меликову.