Долгота дней
Шрифт:
— Проведывай Клитемнестру, не забывай, — в десятый раз говорила Зоя, провожая на вокзале Барича, сухо смотрела на него, презрительно кривила губы. — Впрочем, ты мне ничем не обязан. Можешь и этого не делать.
— Хорошо, старушка не будет чувствовать себя одинокой, — обещал Барич, смотрел на пышную прекрасную женщину, уязвленную не страданиями по покинутой матери, но горем по увядающей красоте. Свое увядание Зоя переживала остро и постоянно. Ей казалось, что все замечают, как она подурнела в последние несколько лет и как, черт побери, располнела.
— Она никогда не берет трубку, когда я ей звоню! — сказала
— У некоторых это семейное, — проговорил Сеня и поволок свое хозяйство на платформу.
*
Город встретил его обстрелами, оккупантами, затхлой атмосферой квартиры. Барич обзвонил всех бывших заказчиков, выясняя, кто из них в городе и на кого можно рассчитывать. Оказалось, что ни на кого. Прошелся в ближайший супермаркет, купил продуктов. Распланировал деньги так, чтобы хватило хоть на пару месяцев. Вечером отправился к Клитемнестре. Он знал, что в восемь часов старушка всегда возвращается из молитвенного дома и пьет кофе. Имеется ли у нее кофе, он не знал, а потому прикупил банку растворимого и пачку печенья.
Клитемнестру Георгиевну он не то чтобы любил — он ее уважал. В квартире, куда Барич сейчас шел, и где они прожили почти целый год втроем, не было дверей. То есть дверные проемы имелись, а вот дверей не было. Не хватило у Зойки денег на шикарные, а другие она ставить отказывалась. Не тот она человек, чтобы пользоваться какими попало. Покуда девушки жили вдвоем, это никому не мешало. Но как только в доме стал появляться Сеня, проблема обозначилась во всей остроте.
В самый первый раз это выглядело так. Они пришли из ресторана весьма захмелевшие. В квартире было пусто. Зоя глянула на часы и сообщила, что час у них еще имеется, а с мамой она его познакомит чуть позже. И вот Барич как раз вошел в ту зону возбуждения, сразу за которой начинается выход в космос и непосредственное соприкосновение с тайнами мироздания. Дыхание учащалось, Зоя увеличивала амплитуду. О, эти женщины за сорок! Осенние мотыльки на краю света и тени. Оставался миг до постижения смысла жизни.
И тут в проеме двери обозначилась черная фигура (позже выяснилось, что это и есть Клитемнестра), и эта фигура закричала громовым голосом: «Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами блудницы? Да не будет! Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? Ибо сказано: два будут одна плоть! Так думайте, думайте вашими пустыми головешками! Ибо тело ваше храм Божий!»
Прокричав этот текст, старушка с сухим смешком ретировалась в свою спальню. Сказать, что это произвело на Барича тяжелое впечатление, значит не сказать ничего. Он был поражен и в этом состоянии находился еще часа два.
За ужином, впрочем, выяснилось, что Клитемнестра вполне адекватна. Глянув на Сеню веселыми шальными глазками, она кокетливо спросила:
— Что, испугался, березовый?
— Испугался, — честно признался Сеня и облегченно захохотал.
Впрочем, радоваться, собственно, было нечему. В самые интимные моменты общения Барича с Зоей в проеме дверей то и дело застывала Клитемнестра с томиком Евангелий и кричала что-то вроде: «Не общайтесь с развратниками! И прежде всего с теми, кто, называясь братом, остается блудником! С таким даже и пищу вкушать вместе не рекомендую!»
— Даже кушать с вами вместе непозволительно, — со смехом сообщала Клитемнестра, уплетая за ужином курицу-гриль, купленную Сеней, — а я ем! И тоже с вами согрешаю, мерзавцы!
Зоя ругалась с матерью, но та была сильнее. На стороне Клиты, как иногда называла себя старушка, были мудрость, упорство и непоколебимый оптимизм. Она верила в промысел Божий и в то, что его милосердие к своим заблудшим овцам никак не меньше ее оптимизма. Из Z Клитемнестра отказалась уезжать напрочь.
— Здесь братья мои и сестры, здесь люди, нуждающиеся в Слове Божьем. В помощи, в наставлении. А вы, конечно, езжайте в свой Киев, езжайте, — кивала она, многозначительно осматривая Барича и Зою, присевших на диван в ожидании такси, — но говорю вам, что мытари и блудницы впереди вас идут в Царствие Божие!
— Да успокойся ты со своими блудниками! — взорвалась Зоя и заплакала.
— Клитемнестра Георгиевна, — укоризненно проговорил Барич, — ну вы же видите, она вся на нервах!
— Да-да, будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас, — закивала старушка, — потому и я вас прощаю. И предрекаю, что вернетесь вы в брошенный вами град, но ангелы грозные встретят вас и не пустят дальше порога!
— О чем вы, Клита?! Вы об оккупантах? — уточнил Барич. — О конце света? О Рае и Аде? О Сене и Зое?
— Я о геенне огненной, сын мой, — вежливо улыбнулась Клитемнестра. Увидев машину с «шашечками», вздохнула. — Будем любить друг друга, — сказала торжественно, — потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. Но кто мало грешит, тому мало и прощается. В этом и ваша конкретно надежда, милые мои подростки. И ни в чем, по существу, другом.
— Аминь! — ответил Барич и принялся вместе с водителем укладывать чемоданы в багажник.
*
— А еще крупы дают, — рассказывала Клитемнестра, прихлебывая кофе, — так что круп у меня этих видимо-невидимо! Хоть на базар выноси. Как думаешь, может, Зойке в Киев выслать немного? В столице-то, поди, дорого все?
— Вот уж Зое в Киев мы продукты высылать не станем! — убежденно проговорил Барич и пыхнул трубкой. Клитемнестра окуталась клубом дыма, с удовольствием чихнула.
— Вот смотри ж ты, что дьявол выдумал. Табак вроде, а дышать им приятно!
— Да, такой парадокс, — согласился Сеня.
— Я и тебе сумочку круп наложу, — продолжила планирование Клитемнестра, — чтобы ты не голодал хотя бы первое время. И всегда, когда надо, приходи. Ключ тебе дам…
— Да не надо, собственно…
— Надо, Сеня, — подмигнула ему старушка. — Ты же одинокий фотограф, а у меня комната пустая…
— И что? — опешил Сеня.
— Тебе ж страшно одному там будет, так приходи! Зойкин диван как стоял, так и стоит. Я в ту комнату больше вообще не захожу. Так что, считай, она твоя.