Долгота дней
Шрифт:
— Да, темный город, — кивнул Гредис.
— Хорошо, допустим, — задумчиво проговорил Вересаев. — Слон в вышиванке и Кобзарь — дело несложное. Тут главное — окончательно умом не тронуться. Ну а дальше-то что?
— Очень важно сделать работу быстро, потому вы с профессором, в отличие от Лизы, станете изменяться в личностном плане. И перемены эти будут пагубны для вас. Этого не нужно бояться, но и шутить с этим не стоит. Дальше вас ждет обратный переход в Z. Об этом не беспокойтесь, — Гиркавый забарабанил пальцами по краю нар. — Доставят в лучшем виде. Да, чуть не забыл. Чтобы все срослось, после покупки Ганеши почешите ему пузо.
— Какое еще пузо? — изумился Гредис.
— Ганеша — это слон, сидящий на собаке, — устало сказал Василий. — То есть я бы на вашем месте выбрал именно собаку. У него, натурально, имеется живот, брюхо, другими словами.
— Дальше что? — кивнул Вересаев.
— Дальше необходимо угостить слона сакральной шоколадкой. Вы понимаете какой. Кроме того, вот три мантры я записал. Лиза, запоминай! Их следует прочитать слону хотя бы пару раз, пока в Z не вернетесь. Что еще? — он задумался. — Считаю, не лишними будут тексты Тараса Григорьевича. Великий, в сущности, европейский поэт. И потом, не зря же вы слона и Кобзаря вместе повезете.
— И что из этого? — хмуро поинтересовался Сократ.
— Вот и познакомьте одного с творчеством другого! — Гиркавый подумал секунду. — Боюсь, Лиза, это тоже ляжет на твои хрупкие плечи. Вот. Ну и снова, возвращаясь к обратному переходу. В сущности, он будет похож на то, что произойдет с вами сейчас. — Гиркавый пожал плечами. — Так что морально подготовьтесь. Если, конечно, к этому вообще можно подготовиться…
— Это болезнь, — покачал головой Сократ. — Ты сам-то слышишь, что несешь, Василий? Умный же человек! У тебя же два образования за плечами! Спортсмен, медик. Как ты можешь такое вообще говорить?! Смерть — есть нечто окончательное! Очнись, Василий Яковлевич! Это наваждение, сумрак, кошмар! Сон разума рождает колорадских жуков и летальные переходы через границу. Жуки, живые мертвецы, призраки на перекрестках, изумрудная марь и укроповый мальчик — это клиника, сумасшествие, которые затронуло народ по обе стороны фронта! Сначала ты поверил в них, а теперь уверился в том, что, убив нас, окажешь нам услугу. Но это клиника, Василий Яковлевич! — Сократ глухо засмеялся. — Чесать пузо Ганеше?! Читать ему «Гайдамаков»? А может, для начала — Евангелие от Луки? Или вот что, Вася, профессор истерически хохотнул, — вдруг романы Андруховича нашему слону покажутся ментально ближе? Уж если просвещать языческих богов, давайте действовать продуманно, так сказать, рационально…
— Клиника, Сократ Иванович, — прервал его Гиркавый, закурил и предложил пачку собеседникам, — это Z, присоединенный к СССР. К стране, которой нет и никогда не было. Клиника — это русский мир, разрушивший все то, что раньше называлось Z-ландией. Клиника — это серые люди со своей мышиной возней, пьяные казаки, наемники, беспредельщики всех мастей, русские советники с выпуклыми глазами. Это подвалы, в которых пытают ни в чем не повинных людей. Портреты Сталина в центре города. Бронированные машины пехоты, разъезжающие по городским проспектам на полной скорости и регулярно насмерть сбивающие людей. Спекуляция гуманитаркой. Расстрелы. Ежедневные грабежи. Невменяемые руководители республики с тремя классами образования. Везде и всюду — чудовищная ложь. Мир без будущего, — Гиркавый тяжело вздохнул. — Честно скажу, Сократ Иванович, в отличие от тебя, я Майдан не принял. Отсюда, из Z, он хреново выглядел. Все эти факельные шествия, горящие пацаны из внутренних войск, вся эта шароварная риторика, мать ее за ногу, — звучала она скверно. И заметь, ничего дельного политические лидеры Майдана ни тогда не сказали, ни сейчас не сделали. Пока одна лажа, Сократ. Причем, советская в своей основе. Может, я чего не понимаю, но националисты добровольческих батальонов выглядят честнее. Они хотя бы не уверяют народ в европейском выборе. — Он помолчал. — Впрочем, это все меня не касается. До того ли нам? Пусть сами думают дальше. — Гиркавый выпустил дым из ноздрей, глядя на Гредиса исподлобья. — Тем более, у нас в Z теперь вообще место не для жизни. — Василий печально улыбнулся. — Если бы я мог еще выбирать, выбрал бы Киев. Вот теперь даже воевать за него пошел бы. Да сторону поздно менять. — Он засмеялся. — Укры — сволочи, конечно. Фашисты до мозга костей. Но при этом, заметь, воюют за Украину. А у нас же падлы-гастролеры и по своим, и по чужим палят без зазрения совести, — он махнул рукой. — И со всех стригут купоны. Старшие, мать их, братья, — Гиркавый махнул рукой. — Я вот что понял. Россия нам, Сократ Иванович, ни разу не старший брат, но младшая больная сестра. В медицинском, в натуре, смысле. Безумная она, Россия. Потому, наверное, и святая… Но мне-то теперь что делать?! Нам всем?! Все изгажено, оболгано, вываляно в грязи. Z, по сути, изнасиловали. И не Правый сектор разворовывал наши предприятия. Не укры мародерствовали в нашем частном секторе. Не они портили здесь девок. — Он махнул рукой. — Только ты не подумай! Не имею ни грамма иллюзий. Знаю, укры непременно делали все это где-то там, в других местах. И разумная вселенная всем нам этого никогда не забудет. Но здесь, в моем городе, беспредел творил русский мир! И это я запомнил навсегда. На ту сторону не подамся, — он грустно усмехнулся, — но и тут жить никогда не смогу. Душа болит, Сократ Иванович. Чудеса эти вывернули меня наизнанку. С ног на голову поставили. И понял я, что дело не в том, за кого ты, но в том, какой ты. И если ты честный хлопчик, то, по крайней мере, малую свою родину насильничать не позволишь. А уж если так вышло, сделаешь все, чтоб дело поправить. Если хочешь знать, Сократ, вы — моя последняя надежда! Последняя. И больно мне вас убивать, но и выжить вам я позволить не могу. Понимаешь? Пусть ты и укроп в глубине души…
— Василий Яковлевич…
— Не перебивай меня, банщик! И дружок твой укроп латентный. И Славу заразили этой заразой. Но, что поделать, человек ты правильный и книги читаешь толстые. Хорошие вы люди. Поэтому надо вас умертвить. Непременно надо лишить жизни, чтобы у Z появился шанс. Поймите же, Бога ради, не могу я себе позволить быть милосердным.
— Беспощадный русский Z, — нараспев проговорил Вересаев, — а другого просто нет.
— Возможно, — согласился Гиркавый, — выглядит это странно. Но я делаю это во имя будущего. Именно для того, чтобы из пены небытия возник иной Z. Не русский, не советский, какой-то отдельный, мой…
— Украинский, может быть? — усмехнулся Вересаев.
— А что ты зубы скалишь, — хмуро пожал плечами Гиркавый, — может, и украинский. Но тогда чтобы и Украина стала другой.
— Свободной, сильной, демократической? — насмешливо уточнил Вересаев.
— По крайней мере, без шаровар, бесконечных хоров и народных танцевальных коллективов, — Василий хотел что-то добавить, но, глянув на часы, потерял к разговору интерес. — Короче, мальчики и девочки, вы готовы к насильственному переходу в мир иной и украинский?
— Обожди секундочку, — вскочил с места Гредис. — Предположим, мы сделаем, что нужно, а потом, вопреки здравому смыслу, вернемся в Z. Что дальше, Василий Яковлевич?! Утешь меня, скажи, что есть план.
— Ага, — кивнул Вересаев, — это ж самое главное. Что нам делать по прибытию с Кобзарем и Ганешей? Чем накормить, что почесать? Может, проще чего-нибудь покурить? Куда нам засунуть слона в вышиванке, чтобы всем в Украине стало легче?
— Хрен его знает, Сократ Иванович, — Гиркавый тоже поднялся с места и кратко постучал в дверь. — На этот счет дельных соображений не имею. Все, зайцы, пора! Пора послужить на благо просвещенного, мать его, человечества.
— Кто ветру служит, тому дымом платят, — тихо сказала Лиза Элеонора.
— Вот интересно, — пробурчал Вересаев, — а человечество когда-нибудь нам послужит?
Загремел засов, дверь распахнулась. Карась и его люди повели троих пленников по длинному извилистому коридору. Василий шел позади, потирая затылок, не осознавая, что последние минут пять еле слышно постанывает.
— Мне страшно, — засмеялась Лиза Элеонора, когда их поставили у стенки красной кирпичной кладки, — даже ноги подкашиваются.
— Ничего, девочка, — взъерошил ей волосы Сократ, — ты же слышала, Василий Яковлевич пообещал нам всего лишь забавное приключение.
— Смерти нет, — сказал Вересаев, — нам ли, заслуженным работникам общественных бань, этого не знать?
— Элементарный переход от бытия к небытию не должен вызывать у зрелой личности страха, — задумчиво проговорил Сократ.
— Но, тем не менее, вызывает, — усмехнулся Гиркавый. — Так ведь, профессор?
— Нет, — улыбнулся Гредис, — смерти я не боюсь. Боюсь превращений. Ведь не зря сказано: не все мы умрем, но все изменимся.
Стояли июнь, июль, декабрь, январь, сентябрь и август. В общем, недурственная нарисовалась погода. Над расстрельным двориком плыли теплые облака. По ветру несло паутину и звуки патефонного танго. С десяток ворон, заняв лучшие места на ветках старого вяза, провожали в путь работников сферы услуг, света ради уходящих в ночь.
Гиркавый разрешил выкурить по сигаретке. Курили, не глядя друг на друга. Лиза Элеонора посмеивалась чему-то, но по щекам ее катились слезы. Дымок летал туда и сюда. Запахи земли и листьев кружили голову. Затем раздались выстрелы. Бах-ба-бах-ба-бах. Тиби-дох-тиби-дах.