Долина страха
Шрифт:
— Но что он затевает?
— Это сложный вопрос. Когда против вас оказывается один из первых умов всей Европы, да еще за его спиной стоит целое полчище темных сил, допустимы любые возможности. Как бы то ни было, наш друг Порлок, по-видимому, был здорово расстроен. Сравните, пожалуйста, письмо с адресом на конверте, до неприятного визита. На конверте почерк тверд и ясен, в письме его едва можно разобрать.
— Зачем же он писал? Почему он попросту не бросил это дело?
— Опасался, что я буду добиваться разъяснений и, возможно, навлеку на него неприятности.
— Верно, — сказал я. — Честное слово. —
Шерлок Холмс отодвинул в сторону свой по-прежнему нетронутый завтрак и разжег трубку, бывшую постоянной спутницей самых глубоких его размышлений.
— Удивляюсь! — сказал он, откинувшись на спинку стула и уставясь в потолок. — Может быть, здесь имеются пункты, ускользающие от вашего макиавеллиевского ума? Давайте рассмотрим проблему при свете чистого разума. Этот человек ссылается на какую-то книгу. Таков наш исходный пункт.
— И довольно неопределенный.
— Посмотрим далее, нельзя ли этот пункт проверить. Наша проблема, когда я глубже вдумываюсь в нее, кажется мне менее неразрешимой. Какие указания имеются у нас относительно этой книги?
— Никаких.
— Ну, ну, наверное, не так уж все плохо. Шифрованное послание начинается большим числом пятьсот тридцать четыре, не так ли? Мы можем принять в качестве рабочей гипотезы, что пятьсот тридцать четыре — та самая страница, к которой нас отсылают как к ключу шифра. Таким образом, наша книга оказывается толстой книгой, что, конечно, представляет собой уже некоторое достижение. Какие еще указания у нас относительно этой толстой книги? Следующий знак — Г два. Что вы скажите о нем, Уотсон?
— Без сомнения — «Глава вторая».
— Едва ли так, Уотсон. Я уверен, вы со мной согласитесь, раз дана страница, номер главы уже несуществен. Кроме того, если страница пятьсот тридцать четыре застает нас только на второй главе, то размеры первой главы должны быть положительно невыносимы.
— Графа! — воскликнул я.
— Великолепно, Уотсон! Вы прямо-таки блещете умом в это утро! Если это не графа или не столбец, то я сильно ошибаюсь. Итак, теперь мы начинаем исследовать толстую книгу, напечатанную в два столбца значительной длины, так как одно из слов в документе обозначено номером двести девяносто третьим. Достигнуты ли нами пределы, в которых разум еще может оказать нам помощь?
— Боюсь, что это так.
— Положительно, вы сами к себе не справедливы. Блесните-ка еще раз, мой дорогой Уотсон!.. Вот такое соображение. Если бы книга была из редко встречающихся, он прислал бы ее мне. В действительности же он собирался, пока его планы не были расстроены, прислать мне в конверте ключ к шифру. Так он пишет. А это походит на указание, что книгу я без труда найду у себя. У него она есть, и он, видимо, полагал, что я ее тоже имею. Короче говоря, Уотсон, речь идет о какой-то очень распространенной книге.
— Весьма правдоподобно.
— Итак, мы должны несколько ограничить область наших поисков: наш корреспондент ссылается на толстую и очень распространенную книгу, отпечатанную в два столбца.
— Библия! — воскликнул я с торжеством.
— Так, Уотсон, хорошо! Впрочем, если позволите, то с некоторой оговоркой. Именно относительно библии труднее всего предположить, что она находилась под рукой у кого-либо из сподвижников Мориарти. Кроме того, различных изданий библии существует такое множество, что он едва ли мог рассчитывать на второй экземпляр с одинаковой нумерацией страниц. Нет, он ссылается на нечто более определенное, он знает наверняка, что его страница пятьсот тридцать четвертая окажется вполне тождественной моей пятьсот тридцать четвертой странице.
— Но ведь книг, отвечающим всем этим условиям, очень немного?
— Верно. Но именно в этом наше спасение, наши поиски должны быть теперь ограничены книгами с постоянной нумерацией страниц и притом такими, которые обычно есть у всех.
— Брэдшоу!
— Едва ли, Уотсон. Язык Брэдшоу выразителен, но скуп. Запаса слов на одной странице не хватит даже для обыкновенной записки. Брэдшоу приходится исключить. Словарь тоже не подходит и по той же причине. Что же остается в таком случае?
— Какой либо-ежегодник!
— Великолепно, Уотсон! Если вы не угадали, значит, я сильно заблуждаюсь. Ежегодник! Возьмем номер «Альманаха Уайтэкера». Он очень распространен. В нем имеется нужное нам количество страниц. И отпечатан он в два столбца. Насколько я припоминаю, он именно к концу становится особенно многословен. — Холмс взял томик с письменного стола. — Вот страница пятьсот тридцать четвертая… столбец второй… уйма мелкой печати… о бюджете и торговле Британской Индии. Так. Записывайте слова, Уотсон. Номер тринадцатый «Махратта». Начало, я боюсь, не особенно благоприятное. Сто двадцать седьмое слово — «Правительство». В этом слове все-таки есть какой-то смысл, имеющий, правда, мало отношения к нам и профессору Мориарти. Теперь посмотрим далее. Что же делает правительство Махратты? Увы! Следующее слово — «перья». Неудача, милый Уотсон. Приходится поставить точку.
Холмс говорил шутливым тоном, но его нахмуренные брови свидетельствовали, что он разочарован и раздражен.
Я сидел огорченный и смущенный, глядя на огонь в камине.
Продолжительное молчание было нарушено неожиданным возгласом Холмса, появившегося из-за дверцы книжного шкафа со старым желтым томиком в руке.
— Мы поплатились, Уотсон, за свою поспешность. Мы опередили время и наказаны за это. Сегодня седьмое января, и мы взяли свежий номер ежегодника. Но более чем вероятно, что Порлок взял для своего послания старый номер. Без сомнения, он сообщил бы нам об этом, если бы его пояснительное письмо было им написано. Теперь посмотрим, что нам расскажет страница пятьсот тридцать четвертая. Тринадцатое слово — «имею». Сто двадцать седьмое — «сведения». Это сулит многое.
Глаза Холмса сверкали, а тонкие длинные пальцы нервно вздрагивали.
— «Опасность». Ха! Ха! Отлично! Запишите, Уотсон: «имею сведения — опасность — может — угрожать — очень — скоро — некий». Дальше у нас имеется имя — «Дуглас». «Богатый — помещик — теперь — в Бирлстон — замок — Бирлстон — уверять — она — настоятельная». Все, Уотсон! Что вы скажите о чистом разуме и его плодах? Если бы у зеленщика имелась такая штука, как лавровый венок, я бы немедленно послал Билли за ним.
Я пристально всматривался в лежавший у меня на коленях листок бумаги, на котором записал под диктовку Холмса странное послание.