Должность во Вселенной. Время больших отрицаний (сборник)
Шрифт:
Никакой мистики, быстродействие телесистем пасует перед ускорением времени. И голос человека, крикнувшего (или позвонившего по телефону, все равно) оттуда, не услышишь без инверторов: он весь смещается в ультразвук. И цвета, окраска, оттенки в НПВ не характеризуют предмет, обращать на них внимание – только расстраиваться…
«Отметая шелуху подробностей, мы выделяем суть, – думал Валерьян Вениаминович. – Какую же суть предлагаешь ты нам понять, коварный Шар, отметая ТАКИЕ подробности?»
Ему вспомнилось, как неделю назад в башню заявились, заказав пропуска, руководители краевых творческих организаций – писательской,
Пец был польщен визитом, интересом к НПВ, пленен идеей – но рискнул все-таки высказать свой, ужасно старомодный взгляд, что непреходящая сила истинного искусства не в отражении злобы дня, для этого хватит газет, а в том, что оно проникает в глубины души, в «тайну создания», как писал Гоголь, и что-де поэтому оно, настоящее, всегда злободневно и нужно. И – почувствовал, что его не понимают. То есть, может, и понимают, но смотрят как на придурка. Какие еще «тайны»!.. Валерьян Вениаминович, стремясь нащупать общий интерес, заговорил о том, что неоднородное пространство-время – очень своеобразная и мало изученная среда обитания, что многие загадки его наверняка окажутся более подвластными исследованию методами искусства, чем рационалистическому подходу ученых, – так не…
– Не, – снисходительно оборвал его Ал-др Брудной, местный писательский лидер и лауреат, – это ж совсем не то, на что нас нацеливают! Очерки о вашем героическом труде – это дадим.
Словом, Пец быстро осознал, какая лавина халтуры может хлынуть на головы беззащитного населения из «дома творчества» в Шаре, – и отказал наотрез. Уж бог с ними, с очерками! Сановные служители муз удалились, громко сетуя и обещая дело так не оставить. Действительно, из крайкома потом последовал неприятный звонок.
«Но все же, все же, все же, – думал сейчас Валерьян Вениаминович, – я правильно тогда об этом заговорил, хотя и не слишком внятно. Да и не с „начальниками литературы и искусств“ о таком надо: они люди конченые, для них космос и кукуруза, наше НПВ и Чернобыльская катастрофа – одна и та же тема под названием „как ловчее преуспеть“. Но все-таки: вот человек, его дело, его труд – самое, действительно, важное, меняющее мир… и нету в НПВ-поз, которые могли бы запечатлеть скульпторы, выразительных движений для описаний словами, игры красок, линий, света – для художников. Нету! Мура это все, оказывается, здесь – то есть и вообще (поскольку НПВ – общий случай реальности) мура, которой мы в однородном мире ошибочно придаем значение. Внешность, показуха… Но что-то должно выделиться главное… что? К примеру: как выглядел бы на экране я, сидящий вот так на стуле где-то на сотом уровне? Да, пожалуй, так же, со всеми малоподвижными подробностями. То есть НПВ прежде всего делает неразличимым физический труд. Тот, что в поте лица. А умственный – не столь. И „Мыслитель“ Родена сидит, а не вздымает молот. Так что, выделяется примат мысли, замысла?..»
И снова холодок истины, еще не одетой в слова, чувствуемой пока только своей наготой-новизной, повеял на Пеца. Но в этот момент его дальнозоркие глаза наткнулись на самых верхних экранах…
9 час 7 мин 55,82 сек Земли
На уровне К124: 6 + 47 апреля, 4 час 23 мин
…на форменное безобразие: две кучи – в одной новые унитазы, в другой писсуары – на фоне стены из кремового кафеля.
«Эт-то кто же додумался в мужском туалете телекамеру установить?! – заклокотал директор. – Кругом „черные дыры“, а тут – здрасте! Не справляется Терещенко, хоть снимай…»
К черту полетели общие мысли, перед экранной стеной сидел взъерошенный администратор. Так каждый день, каждый час в башне Пеца шарахало от общего к конкретностям, от горнего в болотистые низины; в этом была его маета, а может, и спасение, потому что всякий раз он снова самоутверждающе карабкался вверх.
В эту минуту унитазы на экране быстро и будто сами по себе (около них дрожало почти прозрачное пятно) выстроились в ряд, уходя в перспективу; их было шесть. Над ними на стене выстроились бачки. Затем куча писсуаров как бы сама начала метать на фронтальную стену свои предметы один за другим; образовался идеальный ряд их на нужном для мужчин уровне.
Валерьян Вениаминович смотрел – у него отвисла челюсть. «А что, и по такому можно заметить работающего человека: унитазы и писсуары были свалены в кучи, а выстроились в ряды с нужными интервалами. Преобразование в антиэнтропийную, упорядоченную сторону. Согласно чертежу, проекту, замыслу. Так, может, это и есть?..»
За спиной звякнул телефон.
– Валерьян Вениаминович, вас, – окликнула его Люся.
– Скажите, что иду. – Пец поднялся, повернул стул в прежнюю позицию, неспешно направился к двери.
«Сейчас мне будут делать а-та-та по попке. По моей старой морщинистой попке…»
И все-таки последняя мысль была обобщением его сидения перед «экранной стеной». Полумысль-полуощущение: стремительного потока, прущего против тяготения вверх – вроде извержения, только без ниспадающей части. Потока, нарастающего с каждым их (их?..) действием и несущего всех неизвестно куда.
Глава 10
Пецу Пецово…
– Как сказал Семен Михайлович Достоевский…
– Во-первых, не Семен, а Федор, во-вторых, не Достоевский, а Буденный, и, в-третьих, он ничего подобного не говорил.
187-й день Шара: 6 апреля, 9 час 28 мин 40 сек Земли
На уровне координатора: 6 + 2 апреля, 23 час 5 мин
Место контакта: приемная
На уровне К150 (крыша башни): 6 + 59 апреля, 5 час 40 мин
Эти числа на табло в приемной означали, что здесь заканчивается второй дополнительный к 6 апреля день, а на крыше (где тоже работали) начался пятьдесят девятый такой.
Возле секретарши, оживленной и похорошевшей, склонился, рассказывая интересное, референт Валя. При виде директора он распрямился, стал серьезным и сочувственным: