Должностные лица
Шрифт:
Ирма провожала его в Домодедово и сказала, прощаясь: «Мне тридцать лет, и я еще смогу родить тебе сына». Он покидал. Москву облегченный, успокоенный, с большими надеждами. И почему-то думал, что в Каратасе он первым делом пойдет к учителю, а зачем, пока он не знает. Просто так, проведать.
Он едва узнал жену, черт-те на кого похожа, расплылась как на дрожжах, губы раздуты, лицо как из теста, все признаки старости ее вылезли напоказ, седая, патлатая.
— Ты хотя бы волосы покрасила, что ли, — мирно сказал он. Зинаида ничего не ответила. Спросил, где сыновья. Валерку послали на сельхоз-работы, а Славик ушел к товарищу.
В день его появления на комбинате на проходную не было подано ни одной фамилии с разрешением на вынос — нахапали под завязку.
Позвонил Прыгунову — как решается вопрос присвоения цеху звания коммунистического труда? Тот уже с утра пьян — нет проблем, приезжай, с ходу решим. Шибаев поехал. У Прыгунова тоже видуха, мятое-перемятое лицо, нос, как свекла, о чем думает человек? А зачем ему думать? Член партии, номенклатурное лицо, отсюда погонят, в другое место пристроят, без куска хлеба с маслом не оставят. Шибаев начал с него стружку снимать — почему до сих пор нет звания? Тот разводит руками — Роман Захарович, дорогой мой человек, я тебя уважаю, но мы не можем протолкнуться между шахтерами да металлургами, у нас не престижное производство. Шибаев с ним заспорил — куда ни зайди, везде то вымпел, то флажок, то вывеска, тыща всяких званий на любом предприятии — ив торговле, и в сфере услуг — и даже в домоуправлении. А у нас как была шарага, так и есть шарага, для чего ты здесь сидишь, в конце концов, штаны протираешь? Я сам выпить не дурак, но дело свое не забываю. Не можешь попросить звание, а нам еще и знамя нужно, еще и ордена нужны передовикам, а ты тут умираешь от скромности. Чтобы через неделю вопрос был решен! А сейчас садись и срочно составляй письмо-требование в Алма-Ату сразу в два министерства — местной промышленности и легкой. Рахимов протолкнет их на подпись, а потом отправит в Москву Мавлянову — учись, как надо работать.
Вечером он позвонил учителю. Старческий глуховатый голос, но как тепло становится Шибаеву, сразу детство всплывает. Родной, близкий человек. У нормальных людей такие отношения бывают с отцом.
— Будем рады, Роман, заходи-заходи.
Тут же хотел по телефону поделиться, что он скоро переедет в Москву, что вы на это скажете? Но утерпел, лучше за столом поговорить, с глазу на глаз. Вот, пожалуй, причина, почему ему так хотелось встретиться поскорее и услышать мнение. Да и проститься, пожалуй, он уедет, а они останутся доживать.
Встречали они его оба, вышли к двери и Вера Ильинична, и Алексей Иванович, одинаково седоголовые, чуть согбенные, стали рядышком, руки сложили на животе и стоят как памятники. Он разулся под их протесты — да зачем, да не надо, да какие у нас ковры! А он с удовольствием прошелся в носках по прохладному линолеуму, разрисованному под ковер. Вера Ильинична когда-то старалась, ползала на четвереньках, расписывая каждый узорчик. Блажные люди! На столе уже готов самовар и висят бублики, где они их берут, неужели сами делают?
Сели они втроем за стол, и Шибаев почувствовал себя маленьким. Он привез им из Москвы подарок, думал-думал, что купить, ведь им, кроме книг, ничего не надо, но в книгах он им не помощник, привез им большую банку индийского чая с картинками. Старики сразу, конечно, сколько стоит, Вера Ильинична за деньгами поднялась, Шибаев ее остановил, за руку взял — як вам чаю пришел попить, а спекулировать буду в другом месте.
После Москвы, после шикарной гостиницы, после визита к Календу-лову, обстановка в их квартире кажется не только скромной, а, можно сказать, убогой, и вместе с тем в нищете ихней какой-то вызов есть, наверное из-за книг, они заполняют все, торжествуют, и это Шибаева раздражало. Простое у него чувство к книгам, отношение, понимание — они портят жизнь. Они заставляют человека делать ошибки. Бывает, непоправимые. Старые, дряхлые, помирать пора, неужели они до сих пор не догадываются, что прожили жизнь неверно — из-за книжек, в которых вранье, если говорить грубо, а если говорить культурно, ради хозяев,
— Читаете, Алексей Иванович? — кривовато улыбаясь, спросил Шибаев.
— Читаю, Роман, читаю, а как же. Главное мое счастье.
— Вопрос у меня к вам. — Он посмотрел на Алексея Ивановича, посмотрел на Веру Ильиничну, не желая с ними деликатничать.
— Зачем люди живут? — с легкой такой улыбкой старшего предвосхитил его интерес Алексей Иванович. — В чем смысл жизни? — Улыбка его стала пошире. — На такой вопрос, Роман, человечество отвечает, сколько живет, и до сих пор не ответило.
— Я бы спросил попроще: что человеку нужно помимо денег? — Он не договорил половину вопроса: и есть ли у меня это нужное, или нет его? Он подозревал, что — нет, по ихнему пониманию нет, той выдумки нет, которая взята ими из книг. Сейчас они начнут внедрять ему свои представления бумажные и хоть убей их, таких слабых и беспомощных, они не отступятся от своего и его не послушают. Шибаев ненавидел их упрямство и раньше, а сейчас после Москвы, особенно. Они — люди, но и он не скотина. У них просто книжки, а у него сберкнижки. Вот вы и ответьте мне, что надо человеку помимо денег.
— Деньги как раз меньше всего нужны, Роман. Человек работает, любит, живет не для того, чтобы быть богатым, а для того, чтобы быть счастливым. — Алексей Иванович посмотрел на Шибаева как на ученика — усвоил? Понял? А Шибаев посмотрел на него в ответ как на конченного занюханного пенсионера, не способного воспринять ничего нового, давным-давно ушедшего от каждодневных забот-хлопот, тревог и напряжений, когда сверху молот, снизу наковальня, а ты посередке что делаешь? — читаешь книгу, ха-ха! О том же самом он и в первом классе говорил маленькому Роману, который подыхал с голоду, мать в тюрьме, на отца похоронка пришла — человек, это звучит гордо, мы рождены, чтоб сказку сделать былью. А самого из родного Питера поперли на границу с Китаем, и притом на всю жизнь. Дожили они до седин, учитель и ученик, а разговор все на том же уровне.
— Алексей Иванович, я вас очень уважаю, вы знаете. Но зачем мы будем мозги компостировать, Алексей Иванович, разве богатство не является счастьем?
Старик с улыбкой такой блаженной, непробиваемой, а главное — укоризненной, покачал головой — нет, не является. Если бы это был кто-то другой, Шибаев мог бы допустить, что человек не согласен из зависти. Но учитель упрямился по какой-то другой, неуловимой причине.
— Я допускаю, есть какие-то единицы, которым на богатство наплевать. Но большинство-то в этом заинтересовано! Почему эти единицы должны навязывать, диктовать всем другим свою волю? Это антинародно, я вам так скажу. Подавляющее большинство людей и у нас, и за рубежом видят свое счастье в богатстве, а мы зачем-то наводим тень на плетень. Зачем, с какой целью? И партия наша видит главную задачу в повышении благосостояния, возьмите речи Брежнева, мало мы их слушаем? А раньше Хрущев сколько говорил: первейшая задача социализма — это рост материальных благ.
— Все правильно, Роман, это необходимо, но есть и другие цели, возьмем для примера слова писателя Федора Михайловича Достоевского. Без твердого знания зачем ему жить, это как раз твой вопрос, Роман, обрати внимание, — без твердого знания, зачем ему жить, человек не захочет жить и скорее истребит себя, чем останется на земле, даже если кругом его будут хлебы.
— Выходит, целину зря поднимали, миллиарды пудов зря даем, вкалываем, не щадя себя. Не согласен я. Писатель нам не указ, он для единиц, а для всей страны есть первый руководитель, он ведет нашу генеральную линию. Так что, Алексей Иванович, вы неправильно живете, не так, как весь народ живет.