Дом без ключа
Шрифт:
— Прошу вас, — двусмысленно говорит Ширвиндт и любезно улыбается. — Продолжайте, пожалуйста. Все так интересно…
Настоящая китайская церемония! Каждый старается «не потерять лицо»; и если так пойдет дальше, то дело кончится заверениями во взаимной дружбе… Несмотря на серьезность положения, Ширвиндт посмеивается про себя. Голова его работает холодно и трезво. Он уже успел отметить, что Шриттмейер говорит с акцентом, характерным для уроженца северо-западных кантонов, где преобладает немецкое население и немецкая речь. Отметил он и то, что комиссар без всякой
— Нас отвлекли, — говорит Шриттмейер, выдержав вежливую паузу. — Роз Марешаль — француженка, но дружила с семьей Бушей, немцев, имеющих швейцарское подданство. Буш — торговец радиотоварами. Я готов был бы предположить, что лампа — подарок господина Буша, невинный сувенир, если бы не то, что госпожу Буш застали сегодня за работой на передатчике… Видите ли, господин Ширвиндт, в июле или августе в мой отдел пришла анонимка. Я собирался было забыть о ней, но делопроизводитель уже внес ее в реестр. Мой бог, если б вы знали, сколько доносов, получаем мы каждый день! Судя по ним, все иностранцы, получившие убежище в Швейцарии, занимаются шпионажем. Шпиономания и война всегда сопутствуют друг другу… Так вот, анонимку передали мне, а я был слишком занят, чтобы уделить ей должное внимание. Тем более что мадемуазель Марешаль обвиняли в связи с одной из разведок, не приводя ровным счетом никаких доказательств… Вы следите за моей мыслью?
— Да, — говорит Ширвиндт и садится напротив. — Продолжайте.
— Швейцария — маленькая страна. Очень маленькая, господин Ширвиндт. Ей не по силам воевать. Помните, в сороковом, когда носились слухи об оккупации — германо-итальянской, естественно! — что творилось здесь, в Женеве? Банки готовились приостановить платежи, а часовые фирмы намечали свернуть производство! Что сталось бы со Швейцарией, будь она оккупирована? Взгляните на Францию, мощную и цветущую Францию! Ей в пору стать у порога с протянутой рукой!.. Этот господин Гитлер — вы не находите, что он опасен?
— Опасен?
— Даже больше! Моя жена называет его «господин Обжора»… Впрочем, вы ведь немец?
— Как и вы…
— Я нет. Я швейцарец, хотя и предпочитаю говорить по-немецки: что поделаешь, каждому близок и дорог язык, выученный с детства. Но вы немец? И конечно, антифашист?
Ширвиндт поеживается. Ощущение, словно ходишь по скользкому льду: никак не угадаешь, где упадешь. Достав сигареты, Ширвиндт медлит; закуривает. Дает спичке догореть до конца. Гасит, следя за черной нитью дымка. Рассеивая, дует на него и глубоко затягивается сигаретой.
— В чем обвиняли Марешаль? Это секрет?
Шриттмейер достает из пиджака трубку. Вертит ее в пальцах.
— В том, что она хочет разгрома Германии и способствует ему!
— Ни больше ни меньше?! Выдающаяся роль! Что-нибудь подтвердилось?
— В известной мере — да. Похищение, лампа, передатчик у госпожи Буш…
— Это ее профессия, комиссар!
— Чья — госпожи Буш?
— Разумеется. Магазин торгует радиотоварами — следовательно, и передающими устройствами тоже.
Шриттмейер ковыряет спичкой в трубке.
— Да, да, — говорит он спокойно. — Ее никто и не обвиняет. Особенно если принять во внимание солидность ее аргументов. В Швейцарии не запрещено торговать передатчиками и тем более не запрещено проверять их качества перед продажей. Вот если бы у госпожи Буш нашли шифры, записи, секретные документы!.. Тогда… ну что там еще?
Дверь скрипит, и агент опять возникает на пороге.
— Я осмотрел низ, комиссар.
— Поищите наверху. Что вы там уронили?
— Колпак от часов.
— Я же просил: осторожнее!
Полицейский агент прикрывает дверь. Шриттмейер провожает его взглядом и толстыми пальцами приминает табак в трубке. Котелок… Трубка… Дома он скорее всего ходит в мягких шлепанцах без задников и по вечерам на кухне читает иллюстрированную газету. С женой он сух и неоткровенен, и дети боятся его, как епископа… А в сущности, он просто заурядный чиновник, живущий от повышения к повышению и откладывающий франки про черный день. Вот и все.
— Я плохо знаю семью Бушей, — осторожно говорит Ширвиндт. — Только как покупатель, не больше.
— Тем лучше… Господин Буш в отъезде, а Минна Буш, надеюсь, покинет Швейцарию. Так будет полезнее для нее. Не сомневаюсь, что лица, перечисленные в доносе, подвергаются реальной опасности. Да и что она теряет здесь? Магазин продан, родственники — в Германии. Почему бы ей не перебраться подальше от нашей коричневой Европы? Некоторые латиноамериканские страны объявили о нейтралитете, а гестапо труднее проникнуть в Новый Свет, чем в Женеву!
— Не берусь судить.
— Я говорю гипотетически. Это только частный совет, данный мною госпоже Буш. Она сама должна решить, как поступить… О господи, опять вы?
Полицейский мнется на пороге.
— Вы кончили?
— Остался кабинет…
— Хорошо. Начинайте, мы тоже побудем здесь.
«Минна продала магазин? — думает Ширвиндт. — Так вот откуда деньги для «Геомонде»!.. Если Минну не арестуют, ей придется уехать. Но, боже мой, как все смахивает на провокацию!»
Агент делает свое дело молча. Сдвигает стулья, перебирает бумаги на столе. С особенным пристрастием разглядывает пробные оттиски карт. Ломая ногти, пытается открыть шкатулку для бумаг. Ширвиндт нажимает на боковую планочку, и крышка отскакивает. Вальтер спокоен: в шкатулке одни векселя.
«Пусть ищут», — думает он, отходя и усаживаясь на козетке.
Агент, словно фигурка на рулетке, движется по ходу часовой стрелки. Быстрыми и точными движениями ощупывает каждую плитку паркета, листает конторские книги, передвигает, обстукав, мебель. На лице у него ни усталости, ни разочарования. Шриттмейер сосет незажженную трубку и молчит. Ноги его в толстых, грубых ботинках удобно вытянуты, видны клетчатые шелковые носки. Где и когда Ширвиндт видел такие ботинки? На ком?
Воспоминание приходит не сразу… Дюрок!